Два младших брата Ипполито, дон Ферранте и дон Джулио (никому и в голову не приходило вспоминать о самом младшем из братьев – Сиджизмондо), нетерпимые и своевольные, но не такие способные, как Ипполито. Правда, они не выказывали никакого желания перестроить мир и вызывали меньше опасений. Дон Джулио, незаконнорожденный сын Изабеллы Ардунской, обаятельный красавец, сибарит и страстный любитель красивой одежды. Он знал чарующую силу своих глаз, доставшихся ему от матери-неаполитанки. «Все женщины напускают на себя важность, а сами только и думают, как бы заставить меня танцевать с ними»; «Герцогиня [Лукреция] вообще не танцевала, пока я не пригласил ее на танец, зажигательный танец…» Я красив, я неотразим, я уникален, я, я, я… Вот портрет дона Джулио. Был ли он в действительности столь чудовищно тщеславен или его слова были своего рода шутливым хвастовством, являвшимся неотъемлемой частью разговоров, ведущихся между братьями? В письме Ипполито дон Джулио говорит о себе как о сыне и брате неотесанных деревенщин (в семействе д'Эсте любили добродушно подшучивать друг над другом). Дон Ферранте, соперничая с братом, ухаживал подряд за всеми женщинами. С политической точки зрения братья были полными ничтожествами. Дон Джулио занял оборонительную позицию по отношению к отцу, мечтавшему о духовной карьере для сына. Дона Ферранте якобы интересовало военное искусство, но он всегда старался найти «непыльную работенку». И конечно, оба были недовольны положением дел.

В конце 1504 года герцог сильно сдал, и стало ясно, что близится его конец. В Англию, где в то время находился дон Альфонсо, были спешно отправлены курьеры. Члены семейства д'Эсте и главные прелаты герцогства тут же переходят в распоряжение Лукреции «на тот случай, если умрет старый герцог». Под звуки клавесина Эрколе д'Эсте спокойно прощается с жизнью. Он рассуждает о значении музыки, слушает музыкальные композиции XIV века, отбивая такт рукой. Он рассуждает о дочере Изабелле (в Ферраре было замечено, что маркиза Мантуанская пыталась найти оправдание, почему не сидела у кровати отца). Но вот Эрколе внимательно оглядывает наследника дона Альфонсо, который успел-таки приехать вовремя и теперь стоял рядом с отцом, членами семейства, продолжателями рода, которые, похоже, ладили друг с другом, и тихо угасает.

Колокола Феррары созывали совет старейшин для назначения нового герцога, как того требовали государственные дела. Пока монахи читали молитвы над телом отца, Альфонсо отдавал необходимые распоряжения. В белом плаще, подбитом белкой, в белом берете а lа France он принял старейшин и множество других людей в большом зале. При всеобщем одобрении собравшихся последовала передача меча и золотого скипетра. Затем вновь избранный герцог с братом кардиналом, доном Ферранте и доном Джулио вышли к народу и были встречены шумными возгласами одобрения. В тот день стоял убийственный холод. Шел снег, дул северный ветер, но, когда Альфонсо верхом проехал через весь город, он обратил внимание, что снег убирается, улицы запружены оживленными людьми и энтузиазм его подданных, казалось, согревает холодный воздух. Альфонсо принимал приветственные крики с безмятежным спокойствием. У кафедрального собора он спешился и вошел внутрь. Торжественная месса закончилась, и Тито Веспасиано Строцци, чей почтенный возраст придавал особую торжественность церемонии, короновал герцога. В середине дня получивший одобрение людей и божье согласие Альфонсо вышел из собора через двери, исполненные в романском стиле и охраняемые двумя львами, и предстал перед толпой.

Лукреция наблюдала за происходящим с балкона, обращенного к собору. Торжественная церемония имела отношение и к ней. С раннего утра она принимала аристократок Феррары во главе со знаменитой Джинервой Ренджони да Корреджо. Она вела беседы, выслушивала добрые пожелания, принимала знаки уважения и почтительности. Окруженная аристократками Феррары, рядом с Никколо Мария д'Эсте, епископом Адрии, Лукреция наблюдала с балкона за триумфом нового герцога. Затем она спустилась вниз. Там, у дверей, она встретила мужа и наклонилась, чтобы в знак покорности поцеловать ему руку, но он поднял ее, поцеловал в щеку и, взяв за руку, отправился давать артиллерийский салют в честь открытия праздничных торжеств. Сутки продолжался веселый праздник, с приемом и ужином, после чего они вернулись к прерванному трауру и делам, связанным с похоронами старого герцога, которые были обставлены с большой торжественностью.

Со смертью старого герцога статус Лукреции изменился, но это никак не повлияло на ее душевные переживания. Бембо в числе прочих поздравил Лукрецию. Что же все-таки произошло?

Весь 1504 год Бембо провел в Венеции, занимаясь семейными проблемами, политическими переговорами и, вероятно, руководствуясь простым благоразумием (хотя и продолжал переписываться с Лукрецией). Она предполагала съездить в Венецию перед Великим постом, затем на праздник Вознесения, но, похоже, не смогла уехать из Феррары (именно в марте у Лукреции зарождается чувство любви к Франческо де Гонзага, мужу Изабеллы д'Эсте). Возможно, Бембо что-то заподозрил. Они теперь редко обменивались письмами, но это были нежные и трогательные послания. Большая часть их затерялась, что-то было уничтожено, и в результате до нас дошла лишь незначительная часть корреспонденции, адресованной не Лукреции, а «мадонне N», вероятно, Николе, жене Тротти, для передачи герцогине. Вот одно из наиболее искренних и выразительных писем Бембо. «Помните, что я думаю только о Вас, с восхищением и почтением, и, если после смерти моя душа будет парить над Вами, я готов умереть». Болезни и удары судьбы, писал поэт, не имеют никакого значения, если он будет знать, что любим той, которая является для него «надежной гаванью». Бембо посылает Лукреции образок с изображением агнца, который носил на груди. Он просит ее надевать его на ночь, и тогда «он сможет находиться рядом с ней на нежном алтаре ее сердца». Подарок был не столь безобиден, как может показаться на первый взгляд; это своего рода косвенный способ проявления изысканной чувственности. Да и само письмо, хотя и по другим причинам, не кажется таким уж наивно-простодушным. Бембо убеждает Лукрецию не делиться ни с кем своими мыслями и чувствами, чтобы «круг людей, знающих о нашей любви, был еще более ограничен, чем прежде». Никому нельзя верить, пишет поэт, а «я в любом случае приеду к Вам перед Пасхой (или после Пасхи?)… если еще буду жив. Предъявитель сего письма, которому я целиком доверяю, едет на Капри и позже вернется, чтобы узнать, не захотите ли вы выдать мне какое-нибудь распоряжение. Соблаговолите ответить мне через это доверенное лицо, и Ваш ответ буде доставлен наилучшим образом с соблюдением полнейшей секретности. Поскольку у нас нет возможности прямого общения, то Вы должны подробно написать мне обо всех происходящих с Вами событиях, поведать о всех Ваших мыслях, рассказать мне, человеку, которому Вы доверяете, что Вас волнует и что приносит успокоение. И непременно соблюдайте осторожность, поскольку мне точно известно, что за Вами пристально наблюдают… После Пасхи, как я уже говорил, я должен приехать в Феррару, чтобы затем на месяц или более уехать в Рим». Итак, встреча назначена.

Вокруг этого письма разгорелось множество дискуссий. Начиная с XVI века архивные собрания Бембо тщательно изучались, и всегда сильное недоумение вызывала дата написания этого письма – 10 февраля 1503 года. Морсолин, одним из первых внимательно изучивший переписку Бембо, справедливо указывает на то, что в 1503 году дружба между Лукрецией и Бембо только зарождалась и в тот период Строцци был единственным связующим звеном между ними. Впервые о своей любви поэт заговорил лишь в июне 1503 года. В XVI веке переписчик, возможно, допустил ошибку и вместо «1505» написал «1503». Несколько неопубликованных заметок, хранившихся до недавнего времени в архиве Гонзага в Мантуе, служат подтверждением догадок, высказанных Морсолином.