вернулось подвешенное ощущение отчуждённости, загнанности. Куда идти, куда податься?

За ним могли вести охоту те, с кем ещё вчера чаёвничал на тайных адресах, и те, кому положено охотиться по долгу службы.

«Чёрт меня занёс к Зимнему!»

Теперь шёл нарочито не спеша, иногда останавливаясь и якобы разглядывая вывески и тумбы с расклейками – нет ли «хвоста»!

И вот опять…

Эти плакаты он заприметил сразу, ещё ранее. Не мог не приметить – лётчик всё ж.

На рекламных афишах – грубо малёванные бипланы-этажерки, зазывные лозунги, веющие знакомым энтузиазмом любителей. Что-то напоминающее: «Быстрее всех, выше всех, дальше всех».

Совсем запутался – не рановато ли? Год-то какой?!

Однако осёкся, ещё раз вспомнив, что с этим миром что-то не так!

Печатали о «покорителях неба» и в газетах. Преподносились фото аэропланов, с гордостью заявленные как «собственных российских прожектов и выделки».

Естественно, это были двухкрылки со всеми причитающимися растяжками, расчалками. Но мелькнуло одно изображение, где на заднем плане проглядывала совершенно иная машина, взволновавшая – опытный глаз пилота узнавал более совершенные элементы механизации крыла и управления хвостовым оперением. А собственные знания дорисовали заложенную конструктивную перспективу военного назначения.

В этот раз у очередной тумбы ему на глаза попался громкий заголовок об открытии лётной школы. Заинтересовавшись, стал вчитываться – несмотря на декларируемые «народные деньги» (пожертвования), за всем проглядывался государственный подход.

Об императорском училище в Крыму не было сказано ни слова, но кое-какие с первого взгляда «неговорящие» названия проскакивали.

«Это выход», – решение напрашивалось само! И не просто от того, что оказался прижатым обстоятельствами, ведь это любимое дело, в котором знал толк.

Даже дух захватывало от перспектив – не просто податься в пилоты! Он ведь и в двигателях разбирался, и в планёре! Податься в конструкторский – на испытатели?!

Но прежде всего – грезилась ему великолепная военная карьера.

* * *

Человек в окне Зимнего надышался всласть, аж закашлялся и, убоявшись простуд, засобирался вовнутрь.

Тот другой человек на набережной давно ушёл.

Только снежным порывом закрутило, завьюжило, вслед – не вслед, но понесло, взметая над мостовыми, над крышами столицы империи, уносясь всё выше и дальше.

Уж давайте представим, что это так! Да-да – выше птичьего… завихрило снежистыми пушистыми кристалликами – к северу, минуя… пролетая… версты, вёрсты, уж пуржа над застывшими причалами Архангельска. Над извилистым санным зимником по большаку к Коле, где тёплые течения не давали замёрзнуть покрытым рябью заливу, губе. Где ударными темпами взрастал новый город, возводились жилые постройки, бараки и, конечно, стены будущей церкви, стапели и каркасы цехов, скелетом топорщился заложенный эллинг.

И снова без остановки – от пенного прибоя побережья Мурмана над зелёными водами Баренца до кромки первых молодых льдов, взбираясь к широтам выше… чу! Открыв для себя на белой безбрежности, будто затерянную чёрную точку, что росла, обретая очертания судовых обводов, мощного ледокольного торса, поблёскивая стеклом заиндевелых окон-иллюминаторов, открывая припорошенные снегом палубы, обросшие инеем ветви антенн. Узлов десять держит, куда-то идёт, ломится. За кормой корабля битая во льду «просека», в которой «хвостиком» вяжется поддымливающий красавец барк!

На мостике «Ямала» два человека – огоньки сигарет, дымок и пар изо рта… разговаривают.

Подслушаем?

Согретые полярным сияньем

Мечты, что наивны и столь же священны –

На трассах на звёздных, как ни крути,

Есть где-то кривая в орбитах Вселенной,

Куда включены и наши пути.

Укрытый ослепительным снегом лёд от горизонта до горизонта.

Ты стоишь, будто в окружении бесконечности. Бесконечности пространства и времени.

В такие мгновения вечности кажется, что вся планета являет собой это безбрежное белое поле – закованная в ледяной панцирь, и время замерло, что там, в двухтысячных, что тут – в этом девятьсот четвёртом.

На мостике «Ямала» два человека.

– А ведь то, что нас хотели обработать в Авачинской бухте – под пистолями жандармскими в присягу загнать, это в какой-то степени Алфеича вина! Ляпнул царю, что, служить-прислуживаться тошно…

– Угу, – кэп явно был не склонен обсуждать.

– Мда-а, блудница-история явно на перепутье, – Шпаковского тянуло на всякие софизмы, – и что интересно – всё может статься, и Николаша по-прежнему в зоне риска… оказаться «последним императором России». Я прям-таки чувствую, вижу, как плетутся и путаются вероятности, и судьбы человечьи волоском висят на волоске. Что есть бытие, всё сущее – цепь случайностей и нелепиц? Или логично выстроенных закономерностей? Или имеет место быть предопределённая судьба – пресловутая «рука Бога»?

Допустим, ткань времени неотделима от материи вещества (привет Эйнштейну). Она, они, оно обладает всеми свойствами упругости, гибкости, сопротивления. И только приложив усилия, разрывая эту сингулярность, можно чего-то достичь, создав квантовость, создав что-то новое. И Брэдбери со своей единственной почти невесомой бабочкой лишь отчасти прав. Впрочем, домыслы, кои кто-то сочтёт и вовсе некорректными. Но поди – докажи. А, капитан?

– Одно положительное в нашем бедствии я как минимум вижу, – сдержанно после паузы разрешился Чертов, – русско-японскую мы выиграли. Уже немало.

– Бедствии?..

– Мы потерпели бедствие! Пусть не на море и не во льдах, а во времени. И спасительный берег этой эпохи встретил нас не совсем так, как нам бы хотелось. Но и не совсем, чтоб уж и безнадёжно.

– Но курс, капитан, надо держать, несмотря ни на что.

* * *

И всё бы!

И конец бы!

Но ещё немного пофантазируем, приврём (а чем мы тут вообще-то занимаемся).

Так вот…

Что там наши снежинки-путешественницы, которые летели вьюгой от самого Санкт-Петербурга, мимо Архангельска, Колы, над «Ямалом», а?..

Увлекло их, эти шестигранные колючки-иголочки, почитай аж на макушку планеты, сея россыпью с высот и минус тридцати состоянием алмазной пыли[73], как вдруг…

Как вдруг колыхнуло незаметной метрикой пространства, высветив мягким и мигом ослепительным белым свечением, пробив на доли секунды брешь меж веком в век!

Ни для кого…

Ни для кого, лишь ветер от разницы и перемены давления кинулся туда-обратно, помпажем, поменяв «оттуда» снег на этот снег «туда».

Белая пустыня не удивилась, бывало и не такое, бывало… и может, кого-то, и может, куда-то и вовсе в когда-то вдруг занесло… – попутным, беспутным помчится регата, рвёт парус из рук, рулевое весло.

Но буде, набаловались, глядите, как…

Как, чёрт возьми, прекрасен этот мир!

Примечания

1

Eins, zwei, drei (нем.) – раз, два, три.

2

Вильгельм любил подобные исторические маскарады с мундирами великих предков.

3

От рождения