Пост верховного главнокомандующего сборным войском чешских сословий (21 или 25 тысяч человек) занимал саксонский герцог Кристиан I Ангальт-Бернбургский, из этого же рода столетием позже вышла русская императрица Екатерина II, урожденная София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская. Кристиан был известен больше дипломатическими, чем полководческими талантами, вот и проиграл, хотя его солдаты заняли выгодные позиции и использовали передовой для своего времени нидерландский мобильный боевой порядок, в который на маловатом поле не получилось успешно развернуться. Императорские войска построились по старинке, массивными квадратными колоннами, испанскими терциями, они попросту взяли и продавили вражеские ряды лобовой атакой.

В схватке быстро погибли примерно 7 тысяч человек, чешская армия отошла в Прагу, «зимний король» Фридрих немедленно бежал, хотя, по единодушному заключению историков, возможности к сопротивлению у него сохранялись. Трусость монарха, который борьбе предпочел изгнание, до сих пор вызывает общественную усмешку: в брусчатку Карловой площади города Наход, через который Фридрих удирал в Силезию, вмонтирована подкова, якобы потерянная уносившим короля скакуном. Если на этой подкове постоять, гласит местная легенда, — будет тебе счастье и исполнение заветного желания.

Австрийский император, у которого побежденные через несколько дней после проигранной битвы испросили прощения, не проявил никакого милосердия. Под решительный суд в Богемии попал 61 человек, в Моравии — около 20, причем подавляющее большинство сдалось добровольно. Очаги сословного бунта императорская армия выжигала в богемских и моравских землях еще около года. Только один очаг сопротивления тлел долго: на самом востоке Моравии до середины 1640-х годов то разгорался, то затухал валашский бунт, но и этот костер был потушен.

Вид на Староместскую ратушу от памятника Яну Гусу (1903–1915).

Скульптор Ладислав Шалоун

Символическая (и кровавая) точка главной фронды была поставлена на Староместской площади утром 21 июня 1621 года при огромном стечении народа. Толпу в тот день ожидало страшное зрелище, а вовсе не кукольное представление курантов. Перед зданием ратуши на обтянутом сукном эшафоте были казнены те, кого императорские судьи сочли главарями мятежа, — три пана, семь рыцарей и 17 мещан. Среди них были не только славяне, но и немцы; не только протестанты, но и по крайней мере один католик; не только лидеры восстания, но и люди, попавшие в черный список по должности. Способов быстрой массовой казни в ту непросвещенную эпоху еще не придумали. Староместский палач за шесть часов кровавой работы снес две дюжины голов, затупив, как уточнено в летописях, четыре меча. Колоритный персонаж пражских городских хроник и герой натуралистического романа Йозефа Сватека (1889) Ян Мыдларж был подлинным мастером своего дела, лишал жизни умело и не мучая осужденных, коли имел именно такой, а не иной приказ. Он, кстати, получил медицинское образование, был зятем палача и отцом палача, на эшафоте проработал до 60 лет — до того самого момента, как впервые «ошибся». Скончался он глубоким стариком, в своей постели.

21 июня 1620 года Мыдларж помимо головы кому-то согласно приговору отрубал еще и правую руку, а кого-то четвертовал; трое относительно худородных мятежников были повешены. Круче всех обошлись с ректором Карлова университета, врачом и дипломатом Яном Ессениусом: именно его, автора трактата «Может ли тиран быть свергнут народом?», посчитали идеологом восстания. Перед экзекуцией подручные палача вырвали несчастному язык, а после казни разрубленные части тела Ессениуса выставили на обозрение на нескольких городских площадях. Двоих приговоренных прямо на плахе помиловали, а Микулашу Дивишу прибили язык к эшафоту — за то, что, будучи представителем магистрата, в свое время он встретил приветственной речью пфальцского гостя Фридриха. Как ни удивительно, после этой чудовищной пытки Дивиш выжил и четверть века проработал органистом. Ему чешская литература также посвятила целую книгу (Ян Благослав Чапек, «За язык прибитый», 1970). Мертвое тело еще одного осужденного, накануне экзекуции совершившего самоубийство, подвергли символической казни. 12 отрубленных голов император повелел разместить в железных корзинах на Староместской башне Каменного моста.

Ну и понятно, что 27 чешских патриотов вошли в чешскую историю отдельным мемом, ну вот как в советскую историю, например, вошли 26 бакинских комиссаров: мало кто помнил их имена и почти никто, кроме экскурсоводов, доподлинно не знал, за что именно они сложили головы, но все прямо со школьной скамьи считали их героями. «Той стране не пасть, / Той стране цвести, / Где могила есть / Двадцати шести», — моих знаний чешской поэзии недостаточно для того, чтобы сказать, написано ли примерно вот такое, как у Сергея Есенина, о черном дне 21 июня 1621 года. Но не удивлюсь, если написано.

Вскоре после окончания ужасной процедуры наступил обычный пражский летний полдень. Чешское время не остановилось — нет, будущее все равно наступило, только оно пришло другим путем, и тьма в конце концов сменилась рассветом. Четыре века спустя о кровавом триумфе императора Фердинанда напоминают 27 крестов на брусчатке Староместской площади, выложенных из белых кирпичей прямо у стен ратуши. Большинство иностранных туристов на эту смертельную мозаику не обращает внимания, а многие и вовсе ее не различают: они, не опуская глаз, спешат к орлою глазеть на пританцовывающий в смертельной пляске скелет, или в дорогие бутики Парижской улицы, или на концерт органной музыки в собор Святого Николая, или просто выпить пива.

Двойные солнечные часы на здании Оломоуцкой ратуши (вторая половина XIX века). Реставратор Владимир Сурма