– Скажите мне, – умоляю я. – Пожалуйста, скажите мне, почему я здесь.

Она бросает ручку на стол. Затем наклоняется вперед и говорит тихо, но твердо:

– Ты здесь, потому что у тебя произошел нервный срыв. Ты приняла то, что случилось с Ланой, слишком близко к сердцу.

– Разве это объясняет, почему совершенно нормального, здорового человека заперли в психушку? – возражаю я.

Доктор Ратледж печально улыбается.

– Когда с человеком случается такой срыв, как с тобой, когда кто-то пережил то, что пережила ты, такое возможно.

Мои губы дрожат. Я чувствую себя глупо. Мне стыдно. И это смешно.

– Я хочу домой, – говорю я.

Но есть ли он у меня? Примут ли меня родители?

– Нет. Тебя еще рано выписывать. Ты еще не готова.

Я подпираю голову руками. Плакать или кричать? Я не знаю. Я жду, когда из моего горла вырвется огромный, комковатый шар, но ничего не происходит.

– Что ты чувствуешь, Наоми?

– Я чувствую, что я сделала только один шаг вперед и двадцать шагов назад, – отвечаю я, уткнувшись лицом в ладони.

– Тебе кажется, что ты ничуть не продвинулась к выздоровлению?

Я киваю и смотрю на нее, смаргивая слезы боли и разочарования.

– Я просто хочу получить ответы, – говорю я убитым голосом.

– Как бы нам ни хотелось, чтобы это произошло в мгновение ока, так не бывает.

Я закрываю глаза и слушаю ее. Я чувствую себя отвергнутой.

– Завтра будет новый день.

Я устала от новых дней и нового оптимизма, который приходит с ними, потому что спустя несколько часов солнце садится и отнимает мой оптимизм, и я вновь ощущаю свое одиночество.

Открывается дверь. В дверном проеме стоит Мэри. Сеанс окончен. Доктор Ратледж говорит, что увидит меня завтра. Она улыбается мне своей характерной ободряющей улыбкой.

Я не говорю ей о том, что чувствую или думаю. Я просто встаю и выхожу за дверь вместе с Мэри.

– Доктор Ратледж, можно вас на пару слов?

Я поднимаю голову. В дверях стоит доктор Вудс, предыдущий психиатр Наоми.

Тиму Вудсу пятьдесят восемь лет, у него черные волосы с проседью. Вокруг глаз и, что неудивительно, вокруг губ уже заметны морщины. Он никогда не улыбается. Он всегда серьезен. Для него существуют только факты. Его карьера близится к завершению, он просто пережидает время до пенсии. Возможно, когда-то ему было не все равно, но сейчас – уже нет. Это мимолетная мысль, но мне интересно, сможет ли работа выдавить из меня решимость, как из Тима Вудса. Неужели мне тоже станет все равно?

Я закрываю учебник и жестом приглашаю войти.

– Конечно.

Он смотрит на мой учебник.

– Я вас прервал?

– Вовсе нет.

Тим садится. Я почти не разговариваю с доктором Вудсом, так что видеть его в моем кабинете, по меньшей мере, удивительно.

– Чем могу вам помочь? – говорю я с улыбкой.

Его пальцы барабанят по подлокотнику. Его взгляд серьезен. Моя улыбка тускнеет, желудок скручивает узлом. Что-то здесь не так.

– Я хотел поговорить с вами о Наоми Кэррадайн.

Мой взгляд скользит к папке, лежащей на углу моего стола. В правом верхнем углу черным маркером написано ее имя: Кэррадайн, Наоми.

– Что с ней? – спрашиваю я, не отрывая от папки глаз.

– Я думал, вы в курсе, что ее мать дала расписку, что забирает ее из Фэйрфакса.

Я медленно поднимаю голову и удивленно смотрю на Тима. Я не ослышалась, часом?

Сложив пальцы домиком и поднеся их к губам, Тим смотрит на меня.

– Что? – слабо спрашиваю я.

– Начиная с сегодняшнего дня Наоми больше не пациент Фэйрфакса.

Четыре года в колледже.

Четыре года медицинской школы.

Четыре года интернатуры.

Долгие часы корпения над учебниками. Все эти годы я жила, помня, почему решила стать психиатром: чтобы помогать людям.

До Фэйрфакса я два года проработала в небольшой частной клинике. Я консультировала измотанных домашними проблемами мамаш. Подростков, отравленных собственными гормонами. В общем, ничего экстраординарного. Возможность работать здесь стала подарком судьбы, и я ухватилась за нее, стремясь показать, на что действительно способна.

Я не знала, что такое профессия психиатра, пока не начала работать в Фэйрфаксе. Пока не взяла Наоми Кэррадайн в качестве пациентки. Каждый раз, глядя на Наоми, я видела девушку, которая, глядя в зеркало, не видела ничего, кроме тьмы. Разве я могла закрыть на нее глаза?

– Но почему? – Я не могу придумать ничего лучше, кроме этого короткого вопроса. Я знаю, какого прогресса достигла Наоми, и мне больно думать, что теперь это пустая трата времени.

Тим пожимает плечами.

– Ее родители считают, что лекарства помогут ей скорее.

– И вы согласны с их мнением?

– Ей уже гораздо лучше, – слабо возражает он.

– Верно. Но не насколько, чтобы уйти отсюда! – взрываюсь я. Так неожиданно. Что на меня совсем не похоже.

Но мое терпение лопнуло. Наши с Наоми встречи шли ей на пользу. Она была близка к прорыву. Еще несколько сессий, и девушку в ближайшие шесть месяцев можно было выписывать.

– Ее мать больше не хочет никаких сессий. Время истекло.

Доктор Вудс не сводит с меня глаз. Я же смотрю в стол.

– Мы только начали, – тихо говорю я. – Мы едва добрались до корня ее проблем!

– Мы не против Наоми. Мы…

Я резко вскидываю голову. Мне не нравятся его слова.

– Кто мы?

Тим все еще артачится.

– Я и ее родители.

Я была так ошарашена выпиской Наоми, что даже не подумала о том, как об этом узнал Тим.

– Когда вы говорили с ними?

– Я говорил с ними буквально вчера.

– О чем? – тут же парирую я.

– Я не ваш пациент, доктор Ратледж. Вам нет необходимости говорить со мной таким тоном.

– Но она больше не ваша пациентка.

– Я это понимаю. Но я решил, что ее родители имеют право знать, что происходит, – говорит он резким тоном.

– Совершенно верно. Но если они хотели узнать об ее успехах, что мешало им позвонить и поговорить со мной? Я бы с радостью проинформировала их обо всем. – Я посмотрела ему в глаза. – Вы же не ее доктор. И не имели на это права.

Тим в упор на меня смотрит.