В лагере Компьен содержалось восемь тысяч немецких военнопленных. Они жили в дырявых бараках, съедали свои хлебные краюхи еще до рассвета и работали весь день. Французское правительство распорядилось, чтобы они чинили дороги и прокладывали железные пути. К вечеру мужчины были совершенно истощены. Хейзел и Колетт разливали серый суп по мискам.

Хейзел не могла смотреть на этих жалких, несчастных людей, истощенных войной и заключением.

Теперь она видела немцев каждый день. У них были яркие голубые глаза и косматые бороды. Каждый раз, когда девушка наливала суп в миску, она слышала их «Danke, Fräulein» и никак не могла понять, почему они вместе с британскими и французскими солдатами убивали друг друга уже несколько лет подряд.

Конечно, она знала, какие ужасы творила немецкая армия в Бельгии. Она знала, какую жестокость они продемонстрировали в 1914 году. Но это были не заключенные лагеря Компьен. Как одна нация могла произвести на свет и мирных людей, и безжалостных убийц?

У них были матери, сестры, возлюбленные, работа, хобби и домашние питомцы. Любимые песни, еда и книги. Почему они должны умирать? Почему наши парни должны умирать?

Для Колетт обслуживание немцев было агонией. Вглядываясь в их лица, она видела тех людей, которые направляли свои револьверы на ее отца, брата, друзей. Она не могла их простить, но она их кормила.

«Если бог хочет, чтобы мне было еще больнее, то у него ничего не выйдет. Я больше ничего не чувствую, – думала она. – Прощение, которого он требует от всех нас, не имеет ничего общего с капустным супом».

Хейзел не говорила по-немецки, зато говорила Колетт. Она понимала, когда они проклинают Францию и Британию, бормоча оскорбления себе под нос.

Некоторые из них говорили по-английски, с британским или американским акцентом. Иногда они разговаривали с Хейзел, и она старалась казаться веселой. Девушка надеялась, что, если Джеймс попал в плен, кто-нибудь делает для него то же самое. Она молилась, чтобы кто-нибудь о нем позаботился.

Другие заключенные не обращали на нее внимания, а некоторые открыто грубили девушке или бросали на нее пошлые взгляды. Она не понимала, что они бормочут, но догадаться было не сложно.

После оживленного Сен-Назера и сверкающего Парижа Компьен казался серым и скучным. После вечерней уборки они шли в ближайшее общежитие, куда поселил их Красный Крест. Они разговаривали, писали письма и играли в карты. С ними жили еще восемь девушек: все они были француженками, служащими в качестве медсестер, машинисток и прачек. Они вели себя дружелюбно.

Только приближение весны принесло некоторое облегчение. Листья начали зеленеть, а первые ростки пробивались сквозь заледеневшую землю. В воздухе запахло дождем и свежей зеленью, которая, для разнообразия, не была капустой. Можно было бы сказать, что вместе с весной расцветала новая надежда, но Колетт и Хейзел так и не получили никаких новостей об Обри и Джеймсе.

– Эта работа – наше наказание, – сказала Колетт, когда они шли на работу одним ранним утром. – Если бы мы не пустили Обри в нашу хижину, мы бы все еще были там.

Хейзел с изумлением посмотрела на подругу.

– Ты же не жалеешь обо всем, что произошло?

Колетт покачала головой.

– Я бы сделала это снова. Хотя бы для того, чтобы досадить миссис Дэвис. Но справедливость слепа, – сказала она. – А правила – есть правила. Теперь мы платим за неповиновение. Капустой и луком.

– Если я когда-нибудь уйду с этой работы, – сказала Хейзел, – то никогда в жизни не буду есть капусту, – она засмеялась. – Такая жалость. Раньше она мне нравилась.

Колетт сморщила нос.

– Ffaugh.

– Я скучаю по пианино, – сказала Хейзел. – Интересно, сыграю ли я еще когда-нибудь?

Колетт выглядела озадаченной.

– Не глупи. Конечно, ты еще сыграешь.

Они прошли еще немного, пока впереди не замаячило здание кухни.

– Как ты думаешь, Хейзел, – спросила Колетт. – Может нам нужно просто забыть их и жить дальше?

Хейзел стало страшно оттого, что Колетт озвучила вопрос, который она задавала самой себе.

– Конечно нет! – воскликнула она. – Пока нет никаких доказательств, мы должны сохранять надежду.

– Как долго это продлится?

Хейзел опустила взгляд на свои серые ботинки.

– Пока они не вернутся домой.

Апрель перетек в май, а май стремительно превратился в июнь. Однажды Хейзел решила посчитать, сколько капусты нарезала за это время, и поняла, что ее общий вес приближается к восьми тоннам. Ее руки стали похожи на руки ее матери – красные, огрубевшие и потрескавшиеся.

Однажды вечером, когда раздача супа закончилась, все заключенные разошлись по углам со своими мисками супа, Колетт пошла в ванную, чтобы переодеться, пока Хейзел сливала остатки супа из больших чанов в одну маленькую кастрюлю.

– Можно еще супа? – послышался голос с сильным немецким акцентом.

Хейзел подняла глаза и увидела немецкого заключенного, стоящего в дверях кухни, с миской в руках. Она посмотрела в сторону выхода, где должны были стоять вооруженные охранники. Конечно, они бы не пустили на кухню немецкого пленного, к тому же, в лагере не были предусмотрены вторые порции. Но охранников не было на месте, и Хейзел осталась наедине с немцем. Он выглядел очень голодным.

Немец продолжал стоять у входа, поэтому Хейзел вышла из-за своей стойки и налила суп прямо в его миску. Он бросил миску и прижал ее к стене. Одной рукой он сжал ее талию, а другой – схватил за горло. Кастрюля выпала из ее рук, и горячий суп пролился на юбку. Прежде, чем она успела закричать, он накрыл ее рот своими губами. Хейзел не знала, что ей делать. Она отбивалась, но он был сильнее. Заключенный облизывал ее губы и зубы своим шершавым языком, а потом засунул язык ей в рот.

Она вырывалась и отбивалась, но он был намного сильнее. Все это время он не переставал смеяться над ней, жестоким, ненавидящим смехом.

Ее сознание било тревогу, а шок и отвращение превратились в отчаянный страх. Она почти не могла дышать. Она пиналась, отбивалась и вырывалась. Если никто не придет ей на помощь, он может… Как это вообще могло произойти? Где охранники? Вдруг он отпустил ее.

Двое немецких заключенных оторвали его от Хейзел, оставив ее сползать вниз по стене. Один ударил нападающего кулаком в лицо, разбив ему глаз, а затем и челюсть. Второй немец повалил его на землю и сел ему на грудь, а первый прижал его ноги к земле.

– Уходите, Fräulein, – сказал один из ее спасителей. – Нам очень жаль.

Шум привлек двух французских охранников, и они прибежали из коридора. Колетт вернулась из ванной и в ту же секунду оказалось рядом с Хейзел.

– Этот мужчина напал на вас, мадмуазель? – спросил французский охранник.