— Мне не три, — возразила ты.

— Вот как. Три с половиной, да? Когда дети маленькие, эти месяцы очень важны…

— Я не маленький ребенок!

— Уиллоу!

Мама попыталась примирительно взять тебя за руку, но ты оттолкнула ее, опрокинув и кофе, и кока-колу. Брызги разлетелись во все стороны.

— Я не маленькая!

Мама схватила пачку салфеток и принялась вытирать лужи на столе.

— Простите, — сказала она официантке.

— Вот теперь она ведет себя как трехлетка! — довольно кивнула официантка.

Звякнул колокольчик, и ей пришлось возвращаться в кухню.

— Уиллоу, ты же знаешь, что нельзя злиться на людей просто потому, что они не знают о твоей болезни.

— Почему? — спросила ты. — Ты же злишься.

У мамы отвисла челюсть. Придя в себя, она взяла свою сумочку и пальто и встала с дивана.

— Нам пора, — объявила она и стащила тебя с табурета. В последний момент вспомнив о напитках, она швырнула на стол десяти долларовую купюру и понссла тебя к машине. Я плелась следом.

По пути домой мы таки заехали в «МакДональде». Но вместо того чтобы получать удовольствие, я хотела лишь провалиться сквозь землю.

У меня тоже были скобки, но не такие, которыми выпрямляют ноги. Обычные, на зубах — брекеты. Это у нас было общее: как только мне их надели, я начала считать дни до того момента, как их снимут. Для тех, кто не носил брекетов, поясню: помните пластмассовые вампирские клыки, которые вы суете себе в рот на Хэллоуин? Так вот, представьте, что вам надо проходить с такими клыками три года подряд. Причем у вас постоянно течет слюна изо рта, а десны режутся о неровные выступы пластмассы. Вот такие брекеты.

Именно поэтому в тот понедельник в конце января на морде у меня сияла слюнявая лыба во все тридцать два. Мне было наплевать, что Эмма со своими приспешницами написала на доске у меня за спиной слово «шлюха» и пририсовала стрелочку, указывающую на мою макушку. Мне было наплевать, что ты съела все хлопья с какао и мне пришлось полдничать пшеничной дрянью. Меня волновало одно: что в половине пятого вечера мне снимут наконец брекеты. Тридцать четыре месяца, две недели и шесть дней спустя.

Мама держалась на удивление хладнокровно: она, видно, даже не понимала, как это важно для меня. Я проверила по календарю — все верно, пометка никуда не исчезла за последние пять месяцев. Запаниковала я в четыре вечера, когда она поставила в духовку чизкейк. Как же она повезет меня к стоматологу и не будет волноваться, как бы не пригорело?

Наверное, меня повезет отец, вот и разгадка. Он мало времени проводил дома, но это не удивительно: копы работают, когда надо, а не когда хотят. Так он мне, во всяком случае, говорил. Разница была в том, что когда он таки приходил домой, то воздух между ним и мамой можно было резать тем самым ножом, которым она проверяла готовность чизкейка.

Может, они придумали такой хитроумный план, чтобы позлить меня? А папа приедет в последний момент и повезет меня к врачу. Мама тем временем допечет чизкейк — мое любимое блюдо, между прочим, — и мы устроим старый добрый семейный ужин с вареной кукурузой, яблоками в карамели и жевательной резинкой. Все эти блюда входили в список запрещенных, который висел у нас на холодильнике под магнитом с большущим крестом. И в кои-то веки все будут смотреть только на меня.

Я присела за стол, застенчиво чиркая носком кроссовки по полу.

— Амелия, — вздохнула мама.

Чирк.

— Амелия, я тебя прошу! У меня от тебя голова раскалывается.

Четыре минуты пятого.

— Ты ничего не забыла?

Она вытерла руки кухонным полотенцем.

— Да вроде бы нет…

— Хорошо. А папа когда приедет?

Она изумленно уставилась на меня.

— Солнышко, — за таким милым обращением могла последовать только распоследняя пакость, — я не знаю, где твой папа. Мы с ним… мы давно уже…

— Мне назначили прием! — выпалила я, не дав ей договорить. — Кто отвезет меня к стоматологу?

Она на миг утратила дар речи.

— Ты что, шутишь?

— После трех лет мучений? Мне не до шуток. — Я встала и ткнула пальцем прямо в календарь. — Мне сегодня должны снять брекеты.

— Ты не пойдешь к Бобу Рису! — сказала мама.

Да, об этом я упомянуть забыла: единственный ортодонт в Бэнктоне, тот самый, к которому я всю жизнь ходила, по стечению обстоятельств был законным мужем женщины, на которую она подала в суд. Разумеется, из-за всех этих перипетий я пропустила пару приемов осенью, но этот прием я пропускать не собиралась.

— Просто потому, что ты объявила крестовый поход против Пайпер, я должна ходить в брекетах до сорока лет?

Мама устало коснулась виска.

— Не до сорока лет. Только до тех пор, пока я не найду другого ортодонта. Боже мой, Амелия, у меня просто из головы вылетело… В последнее время, знаешь ли, жизнь у меня не сахар.

— И у тебя, и у всех остальных жителей Земли! — выкрикнула я. — Знаешь что? Не вся планета вращается вокруг тебя и твоих желаний, и далеко не всех волнует, что ты несчастна из-за какой-то…

Она отвесила мне пощечину.

Мама ни разу в жизни меня не била. Даже когда я выбегала под колеса автомобилей в два годика. Даже когда я разлила жидкость для снятия лака на обеденный стол и испортила всю отделку. Щека, конечно, болела, но в груди было больнее. Сердце у меня превратилось в комок тонких резинок, которые рвались одна за другой.

Я хотела, чтобы ей стало так же больно, как и мне, поэтому выплюнула слова, что кислотой обжигали мне горло:

— Наверно, ты и о том, что меня родила, жалеешь!

И я помчалась прочь.

В кабинет к Робу (я никогда не обращалась к нему «доктор Рис») я прибежала вся в поту и с раскрасневшейся физиономией. Я и не думала, что когда-нибудь пробегу целых пять миль, а вот поди ж ты — пробежала. Чувство вины — это, доложу вам, отличное топливо. Я превратилась в настоящего кролика из рекламы батареек «Энерджайзер», но неслась я скорее не к врачу-ортодонту, а от собственной матери. Запыхавшись, я зашла в приемную, где стоял симпатичный компьютер для записи на прием. Но едва я занесла пальцы над клавиатурой, как поймала на себе озадаченный взгляд секретарши. И ассистентки-гигиенистки. И еще всех абсолютно людей в кабинете.

— Амелия, — сказала секретарша, — что ты тут делаешь?

— Мне назначили прием.

— Да? Но мы все решили…

— Что вы решили? — перебила я ее. — Что если моя мама дура, то и я тоже?

В приемную, натягивая пару тугих резиновых перчаток, вышел Роб. Раньше он надувал такие перчатки, и мы с Эммой рисовали на них забавные рожицы. Пальцы были с виду похожи на петушиные гребешки, а на ощупь напоминали нежную младенческую кожу.