Я никогда не прикасался к тебе, Анна. Но я всегда забочусь о тебе.

— Это всего лишь жалость. Кто ж захочет трогать такой шрам? — И она показала на свое лицо, изуродованное Мингуилло.

— Я больше не вижу шрама, Анна. Я вижу тебя такой, какой рисовала тебя Марчелла.

Она фыркнула и целую минуту выглядела довольной. Но вскоре снова взялась за свое.

— Какой от Санто прок в сумасшедшем доме?

— Санто будет видеться с Марчеллой каждый день. Он позаботится, чтобы ей не причинили вреда, не утопили в ледяной ванне, не… По крайней мере они снова окажутся лицом к лицу.

Марчелла Фазан

Анна вновь пришла навестить меня. Она выглядела испуганной. Я обнаружила, что улыбаюсь ей прежней приветливой улыбкой. Я сказала ей:

— Теперь я понимаю, Анна.

Она схватила меня за руки и заглянула мне в глаза, как будто хотела разглядеть что-то внутри меня. И, похоже, она нашла то, что искала, потому что лицо ее осветилось радостью, отчего шрам у нее на щеке пошел трещинами. Она обняла меня, и я счастливо вдохнула знакомый запах выглаженного белья. Не размыкая объятий, я сказала ей:

— Санто может приезжать, но он не должен оставаться со мной наедине. Это было бы слишком опасно для нас обоих.

После двух лет безмятежной белизны моя жизнь вдруг стала похожа на разноцветный калейдоскоп. Падре Порталупи сообщил мне, что Сесилия Корнаро вернулась в Венецию и сразу же приехала на остров. Я рассмеялась, когда он сказал, что художница разговаривала очень неделикатно. Братья отправили ее восвояси, опасаясь, что своими несдержанными разговорами она может расстроить меня.

— Я хотел, чтобы она осталась, — сказал он. — Я видел, что она любит тебя. И, признаюсь, исходящий от нее запах самородной серы таил в себе определенное очарование. Но я понял, что он идет у нее от языка, а не из души.

А я снова улыбнулась своей прежней улыбкой из тех, давних времен, еще до сумасшедшего дома и даже до Санто. Теплой улыбкой воспоминаний о тех днях, когда со мной был Пьеро, когда я приезжала в студию к Сесилии, когда Анна по десять раз на дню прижимала меня к своей пахнущей свежим бельем груди. Я прикоснулась губами к своим пальцам, чтобы передать им доброту этой улыбки, и прижала их ко лбу.

Падре Порталупи нетерпеливо склонился ко мне и взял мои пальцы в свои.

— Марчелла… — начал он.

Я знала, он хочет, чтобы я поговорила с ним откровенно и без предубеждения. Я знала, что ему можно доверять, что он хочет помочь мне. Я бы с радостью одарила его своим полным и безоговорочным доверием. Но если падре Порталупи станет защищать меня, то привлечет к себе внимание Мингуилло, а разве могла я подвергнуть его такой опасности? Кроме того, заинтересованное внимание Мингуилло было последним, что мне сейчас требовалось на Сан-Серволо.

Мингуилло Фазан

Я получил короткую записку от хирурга-священника с уведомлением о том, что на остров прибывала группа молодых докторов, обучавшихся на континенте некоторым современным методам лечения.

«Среди них даже есть один врач, изучающий состояния кожи, которая у наших сумасшедших страдает очень часто», — с гордостью добавил он.

«Что в этом плохого? — подумал я. — Пусть они ставят ей пиявок, делают соскобы и маринуют живьем в свое удовольствие».

«Поскольку некоторые из этих методов являются экспериментальными, — написал хирург, — мы не станем требовать с вас плату за них».

А я бы и не возражал. Хотя, помимо весьма недешевого поклонения причудам Мадам Моды, мне приходилось субсидировать еще более дорогое времяпрепровождение: мои все увеличивающиеся полки с книгами из человеческой кожи. Я познакомлю склонного к стяжательству читателя с удовлетворением от обладания коллекцией, равной которой нет ни в одном знакомом мне салоне, от собрания томов, которое росло медленно, как гора, из-за того, что предметы, ее составляющие, встречались очень уж редко.

Но я не был пассивным коллекционером, который сидит и ждет, пока добыча не свалится ему на колени. В своих изысканиях я был неутомим. Стоило мне прослышать, что на другом конце Италии имеется в наличии книга в обложке из человеческой кожи, как уже на следующий день я отправлялся в путь за ней, трясясь на сиденье почтовой кареты.

Обыкновенно я не читал их. Но со своими книгами я поддерживал особые, почти интимные отношения. Я испытывал восхитительные ощущения от одного только прикосновения к ним. Я вновь и вновь заказывал их, иногда исходя из размеров, иногда — из происхождения или местоположения: зрелые произведения непристойно соседствовали со старчески слабоумными; философ толкался локтями со священником; жеманный пасторальный поэт стремился взять верх над знаменитым разбойником. Я бережно выметал пыль из их трещинок кисточкой беличьего меха, которую мне принесли из студии художницы.

Некоторые из своих клеток для душ я украсил заклепками и устрашающего вида металлическими застежками. Так мои обложки из человеческой кожи получали новые раны, как бывает, когда акула своим шершавым боком царапает невинного дельфина.

Боль не заканчивается никогда, верно?

Марчелла Фазан

Сумасшедший дом похож на деревню. Здесь есть враги, друзья, сплетни и нити, соединяющие всех воедино, будь то сиделка, охранник, доктор или пациент. Нормальные или помешанные, но мы все находимся в заключении на Сан-Серволо из-за безумия некоторых из нас. Сиделки, например, могут уйти от нас не тогда, когда им этого хочется, а когда им это позволяют. Братья и священники-хирурги привязаны к нам взятыми на себя обязательствами заботиться о нас.

Изолированная на Сан-Серволо, наша деревня была такой же замкнутой и разделенной на кланы, как и любая другая община в Венецианской лагуне. И впрямь, некоторые пациенты после излечения оставались здесь и сами превращались в охранников. Как явствует из моих рисунков, жизнь в такой деревне является в некотором смысле карикатурой на жизнь в большом мире, чуточку искаженной, словно бы в кривом зеркале.

В нашу деревню пришел златовласый ангел по имени Спирито. За те два года, что я не видела его, он изменился до неузнаваемости: причем не только возмужал и раздался в плечах, но и голос его стал глубже, и в нем появилась некая внутренняя сила, не имеющая отношения к силе мышц или крепости костей.

Все любили его: пациенты мужского и женского пола, буйнопомешанные и спокойные сумасшедшие, сиделки, садовники, булочники, аптекари и повара. Единственным, кто не поддался его чарам, стал главный хирург-священник. Санто-Спирито никогда не уставал, он относился ко всем с сострадательным вниманием. Карие глаза Санто-Спирито принимали на себя людскую боль и отводили ее от страждущих.

Он всегда вел себя уважительно даже с теми, кто страдал недержанием или в клочья рвал на себе одежду, стремился показать ему дыры в своем нижнем белье или жаждал рассказать о том, что умеет ходить по воде, как и с теми, кто просто хотел подержать его за руку, чтобы через кожу ощутить исходящие от него доброту и великодушие. Вскоре падре Порталупи стал относиться к Санто-Спирито как к сыну и ученику, поскольку они понимали друг друга с полуслова в том, что касалось выбора правильных и сердечных методов лечения сумасшедших. Их часто можно было видеть вместе, расхаживающих по окрестностям и мирно беседующих друг с другом.