панике кинулись к Днепру. Побежала туда и я. Одни прямо с обрыва прыгали в реку и плыли на тот берег, другие стали разбирать дровяной склад, спускали на воду доски, ложились на них и, подгребая руками, переправлялись.

Долго не раздумывая, достала бинт, обмоталась потуже, сбросила с обрыва дюймовую доску, спустилась вниз, но лечь на нее не смогла: мешал живот. Тогда я ухватилась за доску обеими руками и, толкая ее вперед, поплыла.

Переправилось через Днепр порядочно людей, и так они быстро разбрелись, что я очутилась одна в лесу. Совсем уже стемнело, когда я двинулась наугад через лес, не предполагая, что кого-нибудь встречу. Вдруг впереди взлетела ракета, она на одну-две секунды осветила опушку, и я поняла, что где-то неподалеку расположилась воинская часть, может быть, те самые зенитчики, что охраняли мост.

Будь что будет, решила я, пойду дальше...

Но только стала взбираться на холм, меня пронзила насквозь такая боль, что я еле удержалась на ногах. Сделав над собой усилие, я кое-как одолела холм, а когда пошла под уклон, новый, еще более острый приступ боли совершенно сковал меня, и я опустилась на землю.

— Люд-и-и-и! Кто-нибудь! Помогите-е-е! — закричала я, но никто не откликнулся.

С этого момента боли уже не отпускали меня, и оставаться одной в лесу было равносильно гибели: начались роды!

Я изо всех сил обхватила руками ствол сосны и потихоньку встала. Иду, держу на животе руки и совершенно отчетливо ощущаю, как под ними бьется ребенок. Первым моим желанием было ослабить несколько бинт, может, полегче станут боли, но почему-то побоялась и еще туже затянула его.

Теперь я уже не помню, сколько еще прошла, путаясь в кустах, как вдруг услышала окрик:

— Стой! Кто идет?!

Я не успела ответить, как часовой лязгнул затвором винтовки, и от страха, что после всех моих мучений так глупо оборвется жизнь, я закричала:

— Не стреляйте! Я своя!

И пошла как безумная прямо на часового, не обращая внимания на его окрики. Просто удивительно, как он не застрелил меня. Когда я была в нескольких шагах от него, силы совсем покинули меня, и я упала.

— Да ты что это, гражданочка? — спросил часовой, подбегая.

— Миленький, помогите, я рожаю...

Он хотел было помочь мне подняться, но я очень отяжелела. Тогда он вызвал своего товарища, и они вдвоем привели меня на огневую позицию батареи, уложили в окоп и укрыли плащпалаткой.

— Зови, Колесов, командира батареи, раз такое у нее дело, — обратился часовой к своему товарищу.

Пришел командир батареи, высокий, мрачный, в ватной куртке, перехваченной ремнями, и в пилотке.

— Товарищ старший лейтенант, такое, значит, дело, — начал скороговоркой докладывать часовой. — Из беженок... На сносях... Может, в дивизион доставить, там военфельдшер... А мы-то, пушкари, что тут можем...

А схватки уже не оставляют меня, чувствую — вот-вот начнется...

— Товарищ старший лейтенант... миленький... не отправляйте меня в дивизион... Меня уже нельзя трогать с места... не стесняйтесь, помогите мне... Я сама — врач... Я буду вам говорить, что нужно, а вы делайте...

Старший лейтенант был молод, решительно ничего не смыслил в этих делах и совершенно растерялся. Тогда я опять стала просить, чтобы он отбросил всякий стыд, что если он будет слушать меня и в точности все исполнять, то спасет меня и ребенка.

Только теперь мои слова дошли до него. Он быстро расстегнул ремни, скинул ватник, засучил рукава гимнастерки и, заметно волнуясь, сказал:

— Говорите, доктор, говорите, что нужно...

Первым делом я велела ему достать из моей сумки ножницы и подстричь ногти, потом тщательно вымыть руки одеколоном.

Можешь себе только представить, друг мой, сколько нужно было выдержки, терпения, чтобы превозмочь все муки и не потерять самообладания. Не будь этого, мои спасители ничего бы не смогли сделать, и я бы, наверно, погибла. Ведь были минуты, когда я уже, казалось, теряла сознание, но невероятным усилием воли возвращала себя к действительности и говорила старшему лейтенанту, что и как необходимо делать дальше.

И он, вечное ему спасибо, отлично справился...

Пришла Тося в белом халате и в белом колпаке, стала убирать со стола.

— Товарищ майор, — обратилась она к военврачу, — у Сяо Мэй на ночь снять капельницы?

— Непременно снять, и сделай ей инъекцию пенициллина. А старушке Ли поставь банки.

— Ясно, будет исполнено, — ответила Тося и уже двинулась было к двери, но Тома остановила ее:

— Товарищу капитану постелишь тут на кушетке, а я буду спать в палате.

— Ясно, будет исполнено! — опять отчеканила Тося и повернулась кругом.

— А не пойти ли нам побродить? — предложила Тамара Осиповна. — Ты смотри, какой чудесный выдался вечер.

На улице было светло, тихо. Луна только перевалила через горный хребет и остановилась невысоко в темно-синем небе. Небольшие деревья в больничном садике, облитые голубым сиянием, слегка шелестели листвой и были сказочно красивы.

В Пяти Тополях насчитывалось около двух десятков фанз. Кое-где в низких, почти вровень с землей оконцах, затянутых вместо стекла вощеной бумагой, мигали тусклые огоньки. На окраине села, на горе стояла пагода с вогнутой черепичной крышей, к пагоде вели выложенные из камня ступени. А справа, за пагодой и пониже ее, пустовал кирпичный дом, где прежде помещалась японская жандармерия, стекла там были выбиты, и дверь висела на крюке...

— Так ты слушай, что со мной было дальше, — после недолгого молчания сказала Тома и взяла меня под руку.

...Еще только рассвело, зенитчики помогли мне с ребенком перебраться поглубже в лес, подальше от огневой позиции. Они там специально отрыли ровик, устлали его сосновыми лапами и натянули сверху плащпалатку. Двое суток провела я там. За это время батарея несколько раз вела огонь по вражеским самолетам, налетавшим на шоссе. А однажды, это было в полдень, только зенитчики дали залп, один «юнкерс» оторвался от клина и пошел в пике прямо на батарею. Но огонь зенитчиков был так кучен, рассказывал Колесов, что стервятник вынужден был сбросить бомбы за триста метров от цели. Я и сама слышала, как от взрывов закачалась земля, и от страха, что ребенок мой оглохнет, закрыла его собой.

Все эти двое суток, что