Вслед за ней пришла медсестра, маленькая, юркая девчушка с погонами сержанта и медалями «За отвагу» и «За взятие Будапешта» на гимнастерке. Она принесла эмалированный кофейник с черным кофе, банку сгущенного молока, две пачки галет и масло.

— Спасибо, Тося, — поблагодарила ее майор медицинской службы и, когда Тося вышла, с нарочитой строгостью предупредила меня: — Вот что, друг мой, пока не перекусим, никаких разговоров. Теперь ты у меня в гостях! А после ужина, так уж быть, я тебе кое-что еще расскажу, хотя убеждена, что веселого в моих рассказах будет мало...

И вот что она рассказала и что я записал спустя уже несколько дней, когда переправился на левый берег Амура.

— ...Я уже говорила тебе, что война застала меня в Белоруссии, где я работала в районной больнице. Я была на последнем месяце беременности, и меня в армию не призвали. Когда немцы подошли к Минску, стало тревожно и в нашем райгородке. Собрав в баульчик самое необходимое, я с толпой беженцев ушла на восток.

По два-три раза на день фашисты налетали на шоссе, бомбили и обстреливали с бреющего ни в чем не повинных людей, и после каждого налета на дороге оставались десятки убитых и раненых. Приходилось днем прятаться в пшеничных полях или в придорожных рощах и продолжать свой путь ночью под покровом темноты.

Можешь себе представить, каково было мне в моем положении отмахивать по двадцать километров в ночь. Я еле-еле волочила ноги и молила судьбу, чтобы ничего не произошло у меня в пути, на шоссе, где никому ни до кого нет дела.

О себе я не думала. Мысли мои были о будущем ребенке: мы с мужем так ждали его — ведь он поздний у нас, а позднего ждешь особенно.

«Добраться бы только до Днепровска. Может быть, еще застану там своих родных? А тут, глядишь, и немцев остановят, ведь неподалеку, слышно, идут бои».

Когда на третьи сутки рано утром я улеглась в березовой роще и вспомнила, что уже отмахала не меньше полусотни километров, мне жутко сделалось. В последние дни, когда я еще была дома, мне уже трудно было двигаться, и соседка по двору, встретив меня, сказала, что я рожу непременно двойню.

И вот лежу в роще под березой, и у меня весь день это не выходит из головы. Боже ты мой, хоть бы с одним все благополучно было, а тут сразу с двумя... И так мне от этой мысли нехорошо стало, что я почувствовала еще большую тяжесть и не в силах была встать на ноги. А день уже на исходе, солнце зашло, стемнело, люди двинулись к шоссе, а я сижу под деревом и не трогаюсь с места. А тут еще то ли я повернулась не очень ловко, то ли от чего-то другого, не знаю, начались у меня такие жуткие боли в пояснице, что я с ужасом подумала: «началось!».

Но боли вскоре утихли, и я поняла, что это ребенок внутри пошевелился у меня, словно напомнил о себе.

Заметив мои мучения, женщина с баулом за спиной сочувственно и в то же время осуждающе сказала:

— Э-э-эх, милая, в такое-то время рожать собралась. Родишь ты его на верную погибель. Смертушка-то витает вокруг, по пятам за нами ходи‑и‑и‑т...

— Кто же знал, что такое случится! — сказала я, но женщина, махнув рукой, пошла дальше.

Фронт догонял нас. С наступлением темноты за рощей все чаще раздавалась артиллерийская пальба, и небо на западном горизонте было сплошь в алых сполохах.

А мимо все шли и шли нескончаемым, казалось, потоком беженцы, иногда их оттесняли к обочинам отступающие воинские части.

На развилке большинство людей разошлись: кто ушел вправо, кто — влево, а путь на Днепровск был прямо, и я оказалась на шоссе одна. Пока я стояла и оглядывалась, небо затянуло тучей, потом загрохотало и полил дождь. По обеим сторонам дороги сплошь луга и ни одного деревца, где бы можно укрыться и переждать грозу. И тут, на счастье, нагнала меня полуторка, крытая брезентом. Шофер, видимо, еще издали приметил меня, притормозил, и красноармейцы, высунувшись из-под брезента, подхватили меня и втащили в кузов.

Так я чуть свет добралась до Днепровска.

Дом наш стоял в самом конце узкой улицы Урицкого, в глубине разросшегося фруктового сада, но я уже издали приметила, что на дверях висит замок и ставни наглухо закрыты на железяки.

Ключ, как всегда, лежал в условленном месте — под крыльцом.

Я вошла в дом, приоткрыла изнутри ставню и увидала на столе под сахарницей записку: «Ушли с мамой и папой в Турск. Если придешь домой, не задерживайся тут долго. Немцы дважды прилетали бомбить мост через Днепр. Сестра Софа».

«Ну, ничего, — подумала я, — раз дважды прилетали и не разбомбили, то могут не дать им разбомбить и в третий раз. Ведь деревянный мост — единственная переправа через реку и, должно быть, здорово охраняется зенитчиками». Эта мысль успокоила меня, и я решила хотя бы до вечера побыть дома, отдохнуть и привести себя в надлежащий вид.

Был уже седьмой час вечера, когда меня разбудила близкая стрельба. Кинулась к окну: это опять стреляли зенитки.

Быстро оделась во все чистое, взяла из комода простыню, два вафельных полотенца, все это свернула и спрятала в сумку.

Только вышла с Урицкой на Ленинскую, мне бросилась в глаза распахнутая настежь дверь в городской аптеке. Когда-то здесь работала провизором моя школьная подруга, и я решила заглянуть к ней, попросить пару бинтов, что-нибудь обезболивающее, флакон тройного одеколона...

Я вошла туда, стала окликать подругу, но никто не отозвался. Прошла в провизорскую — ни души. Взяв все, что мне нужно было, заторопилась к мосту. Он, к счастью, был цел, но часовые пропускали через него только воинские части, а беженцы, столпившись вдоль обочин, молчаливо ожидали своей очереди.

Не успела дойти до середины моста последняя рота пехотинцев, как из-за леса, со стороны закатного солнца выскочили три «юнкерса», спикировали прямо на мост, высыпав на него град зажигательных бомб и несколько фугасок, которые плюхнулись в реку. Но этому старому деревянному мосту достаточно было зажигалок, чтобы воспламениться. Не прошло и пяти минут, как над рекой забушевало пламя.

Люди в