Дни его были теперь заняты. Он много думал, по-пустому мечтая; ещё больше, чем прежде, просил других людей, унижаясь, о необходимой работе; ждал напрасных и удивительных событий.

Каждое утро, при встрече, он еле сдерживал рвущуюся радость. Широкая улыбка всё ещё стремительного, хоть и усталого человека и белые в осеннем сумраке зубы могли испугать, но она встречно, в несколько секунд, с тихим упрямством улыбалась.

«Если будешь так же умна, как и красива, тебя ждёт удивительная жизнь…» – он репетировал фразы, которые хотел сказать ей. Но, поравнявшись, вместо мудрых и печальных слов всего лишь молча опускал голову.

Часто тревожился.

«Почему она улыбается мне?! Я забавен? Смешон? Что-то совсем не так в моей одежде…?»

В середине месяца он всё-таки не избежал промокших ног и несколько ночей подряд метался в жаркой болезни. Почти неделю, держась за двери и перила, выходил после ночного бреда на улицу позже обычного. Совсем другие лица попадались ему тогда навстречу – её не было.

Он лихорадочно ждал, стремился быть точным, – и она при первой же встрече после ненужной разлуки опять улыбнулась ему, почему-то дрожа юными плечами.

В воскресные дни работы на чужих людей никогда не бывало, да и школа всегда закрывалась именно на эти два дня. Настроение оставалось скверным до понедельника.

В конце октября город унизил его, оскорбив постыдными обвинениями. Он не мог больше улыбаться и на долгие годы уехал. Далеко.

Необходимость происходящего не зависит от желаний или прочих несущественных ошибок людей. Если же всё-таки придёт срок событию случиться, то время, очень важное при этом для чьей-то души, обязательно наступит. И нет никакого практического смысла его торопить.

Именно так, разом, одновременным мгновением, гулко вздрогнули от небывало высокого прилива заснеженные скалы тёмного фьорда; в иной стране печально пролетел в непривычном направлении поверх серо-голубого льняного поля тихий колокольный звон; и этой же ночью, в остывающей от жары саванне, отразилась во влажной робости глаз юного жирафа совсем другая Луна.

Время улыбок пришло.

…Резко сиявший придуманный электрический свет многократно убегал с поверхностей простых плоских стёкол в таинственные смыслы женских драгоценностей. Сквозь многоголосый общий шум пыталась пробиться к входным дверям упорядоченная музыка оркестра.

На фоне огромных, наполовину зашторенных окон откровенные женские тела в полуодеждах кричали желаниями, выраженными без слов.

Старинный, во всю длину зала, обеденный стол изначально был придавлен массой изобильной еды, бутылками и звоном бокалов.

Белая настольная скатерть, белые куртки приглашённых из столицы официантов и прозрачные вспышки репортёрских фотоаппаратов с настойчивостью и заранее обдуманно подтверждали здоровый смысл шикарного мероприятия.

Все знали, что именно сегодня, именно здесь, в своём недавно отстроенном загородном доме писатель господин А-ов, в последние годы неожиданно, скорее даже внезапно для окружающих ставший значительным, известным и богатым, представлял критической публике свою новую книгу и молодую жену.

Хозяин, сильный, уверенный в движениях и словах мужчина, методично ставил подписи на массивных книжных экземплярах, с обязательным удовольствием приветствовал прибывавших гостей, мило шутил, очаровывая женщин отдельными многозначительными усмешками.

Ухоженная хозяйка дома уже давно миновала свой первоначальный восторг и поэтому к вечеру воспринимала важные статусы приглашённых персон несколько утомлённо, по инерции обязательного гостеприимства. В ответ на шутки упитанных господ она время от времени громко и уверенно хохотала, охотно радуя гостей белым стеклом своих ровных молодых зубов. При всей такой занятости жена писателя не забывала зорко обозревать просторы роскошного стола, точными взмахами красивых рук направляя в нужную сторону строй исполнительных мужчин-официантов. Её гибкие пальцы при этом удивительным образом выдерживали многочисленное тяжёлое золото, цепко хватающее голубые камни резных перстней.

Грянул ещё один тост.

Писатель в очередной раз учтиво откланялся, несколько раз подряд прикоснувшись рукой к жилету и к сердцу, отвернулся, чтобы поставить на поднос пустой бокал, рассеянно потёр влажной ладонью свой незначительный, убегающий подбородок.

Наёмные репортёры воспользовались передышкой, обступили с дальнего края всё ещё полный стол и, дрожа там, в толпе, багровыми смеющимися лицами, звонко чокались и жевали деликатесы. Кто-то из фотографов, тощий телом и острый взглядом, прятал в заранее приготовленную сумку нарезанное мясо и фрукты.

Одна из журналисток, бледная, чуть прихрамывая и сознательно избегая пустого внимания, прошла с сигаретой в дальний угол продолжающего сиять праздничного зала.

Молодая хозяйка ещё раз, никого не выделив, дежурно осмотрела исполнительных официантов, без заметного утомления снующих от стола в направлении кухонных просторов. Кто-то из них улыбнулся ей, она ответила рассеянной гримасой.

В пустынном полумраке коридора высокий, седовласый официант, пытаясь увернуться от молодой журналистки, которая, поправив тесную туфлю и вытирая усталые и рассерженные слёзы, вставала со стула, уронил с подноса пустую кофейную чашку.

Дисциплинированно, точными движениями, безмолвно, без упрёков, он опустился на колено, собирая осколки. Женщина бросилась помогать. На поверхности холодного каменного пола его рука коснулась её тонких пальцев. Внезапно нахмурившись, она пристально взглянула в такие близкие и давно знакомые глаза, уже никак не сдерживая своей стремящейся сквозь уходящие слёзы восторженной улыбки.

А он, аккуратно положив на поднос последний звенящий кусочек фарфора, с изумлением спросил, вытирая ладонь о белую куртку.

– И всё-таки, почему ты всегда улыбаешься мне?

Из всех развлечений городского летнего сада Манечка Жукова больше всего любила качели.

Она хохотала, взлетая высоко, упираясь каблуками башмачков в доски, держась прочно за деревянные перила и верёвочные петли, но отнюдь не визжала в воздухе, как непременно делали все её подруги по гимназическому классу, а наоборот, старалась раскачиваться сильно и с удовольствием.

Началом их прогулок в саду всегда были именно качели, и только потом Манечка разрешала подругам увлечь себя, уговорить пойти слушать оркестровую музыку или, по желанию, бежать смотреть приезжую выставку тропических диковин.

Ближе к вечеру, минуя узорчатые кованые ворота, приличная городская публика растекалась разноцветными компаниями по прозрачным аллеям сада в направлениях кондитерских павильонов, к бильярдной, к небольшому лодочному причалу, прятавшемуся под заросшим сиренями и черёмухой берегом маленького пруда.

Музыка, если Манечке с подругами доводилось расположиться поблизости от той самой крытой веранды, была громкой и уверенной, но все произведения казались одинаковыми и быстро утомляли. Оркестр местной пожарной команды составлял гордость их городка, поэтому важные и усатые музыканты играли всегда ответственно, не жалея сил, а в начале сумерек, подчиняясь сигналу колокола с расположенной поблизости пожарной каланчи, быстро собирали свои блестящие инструменты и уходили в часть чаёвничать.