– Разве вы не заезжали туда принимать работу?

– Конечно заезжала. И не раз. Нужно же было проверить качество.

– Скажите, пожалуйста, в ходе ремонта использовалась соляная кислота?

– Полицейские тоже спрашивали про соляную кислоту, – сказала она. – Откуда такой интерес?

– Я не вправе отвечать.

Она взвилась. Страйк подумал, что Элизабет Тассел не привыкла, чтобы ее вопросы оставались без ответа.

– Могу только повторить то, что сказала полиции: по всей видимости, кислоту оставил в доме Тодд Харкнесс.

– Кто-кто?

– Скульптор, который устроил там мастерскую. Этого арендатора нашел Оуэн, и даже адвокаты Фэнкорта не смогли придраться. Только никто не учел, что Харкнесс работает с ржавым металлом и пользуется едкими веществами. Он успел причинить значительный ущерб, пока его не выдворили. Этим занималась сторона Фэнкорта, которая впоследствии переправила счет нам.

Официант принес ее пальто с прилипшими собачьими шерстинками. Когда Элизабет поднималась из-за стола, Страйк услышал, что она дышит с присвистом. Небрежно махнув рукой, Элизабет Тассел ушла.

Взяв такси до офиса, Страйк смутно вспомнил, что собирался быть с Робин помягче: утром у них вышла какая-то размолвка – он даже не мог сказать из-за чего. Однако, добравшись до приемной, он перепотел от боли в ноге, да еще Робин первой же своей фразой перечеркнула его благие намерения.

– Только что звонили из фирмы по прокату автомобилей. Ни одной машины с автоматической коробкой передач у них сейчас нет, но они могут…

– Мне нужен автомат! – рявкнул он и упал на диван, который отозвался раскатами неприличных звуков, отчего Страйк разозлился еще больше. – На кой черт мне ручка, если я в таком состоянии? Ты хотя бы обзвонила…

– Разумеется, я обзвонила другие фирмы, – сухо сказала Робин. – На завтра автоматов нет. Прогноз погоды отвратительный. Думаю, будет лучше, если ты…

– Я во что бы то ни стало должен встретиться с Чардом, – перебил ее Страйк.

Он бесился не только от боли, но и от страха, что придется отказаться от протеза и опять встать на костыли, подкалывать штанину булавкой и ловить на себе жалостливые взгляды. Он терпеть не мог жесткие пластмассовые стулья в воняющих дезинфекцией коридорах, ненавидел, когда медики вытаскивают на свет его историю болезни и принимаются изучать этот пухлый том, когда бормочут невесть что про корректировку протеза, советуют побольше отдыхать и оберегать культю – как будто это больной ребенок, которого приходится всюду таскать с собой. Во сне он ни разу не видел себя безногим: во сне он всегда был цел и невредим.

Приглашение Чарда свалилось на него нежданным подарком, пренебречь которым было бы непростительно. У Страйка накопилось много вопросов к издателю Куайна. Сам факт такого приглашения не мог не удивлять. Страйку хотелось услышать из первых уст, по какой причине Чард затребовал его в Девон.

– Ты меня слышишь? – спросила Робин.

– Что?

– Я сказала: «…если ты позволишь мне сесть за руль».

– Не позволю! – грубо отрезал Страйк.

– Почему?

– Потому что тебе нужно в Йоркшир.

– Мой поезд отходит от Кингз-Кросс в одиннадцать вечера.

– На дорогах будут заносы.

– А мы выедем пораньше. Ну, – пожала плечами Робин, – или отменяй Чарда. Только прогноз на следующую неделю ничуть не лучше.

Под пристальным взглядом серо-голубых глаз Робин ему было не так-то легко сдвинуться от неблагодарности в другую сторону.

– Ладно, – натянуто выговорил он. – Спасибо.

– Тогда я пошла за машиной, – сказала Робин.

– Ладно, – выдавил Страйк, стиснув зубы.

Оуэн Куайн считал, что женщинам нет места в литературном процессе; у Страйка тоже было тайное предубеждение, но что ему оставалось, если колено молило о пощаде, а машину предлагали только с ручной коробкой передач?

…Это из всех было самое ужасное и опасное дело, в котором я принимал участие, с тех пор как взял оружие в руки перед лицом врага.

Бен Джонсон.

Каждый по-своему[20]

В пять утра Робин, в теплом шарфе и перчатках, с поблескивающими в волосах снежинками, села в один из первых поездов метро. Через одно плечо она перекинула рюкзачок, а в руке держала дорожную сумку, в которую упаковала траурное платье, черное пальто и туфли, чтобы переодеться для прощания с миссис Канлифф. После поездки в Девон и обратно времени могло остаться в обрез: только-только сдать взятую напрокат машину – и сразу на вокзал.

В почти пустом вагоне Робин со смешанными чувствами раздумывала о запланированных на этот день событиях. Она могла только радоваться, что у Страйка нашлись веские, безотлагательные причины для встречи с Чардом. Но в то же время ее мучили угрызения совести: всецело доверяя суждениям и чутью своего босса, она несказанно раздражала Мэтью.

Мэтью… Ее пальцы в черных перчатках вцепились в ручку стоявшей рядом сумки. Робин опять его обманывала. По натуре правдивая, за те девять лет, что они были с ним вместе, она никогда не подвирала – вплоть до недавнего времени. А порой просто недоговаривала. Например, в среду вечером, когда Мэтью по телефону спросил, что было на работе, она выдала скупую, сильно отредактированную версию, ни словом не обмолвившись, как ездила со Страйком на место убийства Куайна, как обедала в «Альбионе» и уж тем более – как босс тяжело опирался на ее плечо, когда они шли по мостику-переходу.

Но порой дело доходило и до неприкрытой лжи. Только вчера вечером Мэтью спросил (в точности как Страйк), не собирается ли она взять выходной, приехать более ранним поездом.

– Билетов нет, – ответила она, и эта ложь сама собой слетела у нее с языка. – Поезда переполнены. Наверное, из-за снега, да? Никто не рискует садиться за руль. Придется мне ехать ночным.

«А что еще я могла сказать? – спросила Робин у своего отражения в темном окне. – Он бы с катушек сорвался».

На самом деле ей просто хотелось поехать в Девон; хотелось помочь Страйку; хотелось оторваться от компьютера (хотя она и находила тихое удовольствие в решении деловых вопросов) и погрузиться в расследование. Разве это плохо? Мэтью считал, что плохо. Ему представлялось, что для нее куда больше подходит место в отделе кадров рекламного агентства, где оклад почти вдвое выше. Лондон – дорогой город. Мэтью хотел найти жилье получше. А она, как видно, сидела у него на шее…

А Страйк тоже хорош… В ней шевельнулось знакомое негодование: надо бы взять в штат еще одного сотрудника. От постоянных упоминаний о предстоящем расширении штата у Робин в голове уже сложился образ будущей коллеги: коротко стриженная, строптивая женщина, совсем как та полицейская, что охраняла место преступления на Тэлгарт-роуд. Знающая, подготовленная так, как Робин и не снилось, не обремененная (в полупустом вагоне метро с темными окнами, под лязг и грохот колес Робин впервые сказала себе это в открытую) таким женихом, как Мэтью. Но Мэтью был стержнем ее жизни, устойчивым центром. Она его любила; любила всегда. Он оставался с ней в самую тяжелую пору ее жизни, когда многие другие слиняли бы тут же. Она хотела и планировала выйти за него замуж. Загвоздка была только в том, что у них в последнее время стали возникать серьезные разногласия, каких прежде не бывало – никогда. Все, что касалось ее работы, Страйка, принятого ею решения остаться у него в агентстве, подтачивало их отношения, грозило чем-то худшим…