Взятый напрокат «лендкрузер» остался с вечера на парковке в Чайнатауне – ближайшей к Денмарк-стрит, где парковочных мест вообще не было. Поскальзываясь и оступаясь в своих лучших туфлях на плоской подошве, размахивая дорожной сумкой, Робин спешила сквозь темноту к многоэтажному паркингу с твердым намерением не размышлять больше о Мэтью и не гадать, какие мысли возникли бы у него в голове, узнай он, что его невеста собирается провести шесть часов в автомобиле наедине со Страйком. Она убрала сумку в багажник, села за руль «тойоты», включила навигатор, отрегулировала отопление и прогрела двигатель.

Страйк немного опаздывал, что было ему несвойственно. Чтобы скоротать время, Робин изучала панель управления. Она любила машины, любила вождение. В десятилетнем возрасте, на ферме у дяди, она уже разъезжала на тракторе, если кто-нибудь помогал ей снять его с ручного тормоза. В отличие от Мэтью, она сдала на права с первой попытки, но никогда этим не бравировала.

Уловив в зеркале заднего вида какое-то движение, Робин подняла голову. К машине с трудом продвигался одетый в выходной костюм Страйк: на костылях, с подколотой правой штаниной. У нее внутри что-то оборвалось: не потому, что у него была ампутирована нога – Робин видела его культю и в более суровых обстоятельствах, – а потому, что это был первый случай, когда Страйк при ней решил выйти на люди без протеза.

Она выскочила из машины и тут же об этом пожалела, встретив его хмурый взгляд.

– Какая предусмотрительность: взяла полный привод, – сказал он, давая ей понять, что о ноге лучше не спрашивать.

– Да, учитывая погоду, – ответила Робин.

Он направился к пассажирскому месту, и она сообразила, что помогать не нужно: вокруг него образовалась запретная зона, исключавшая и помощь, и сочувствие, но Робин беспокоилась, что он не сможет сам сесть в машину. Страйк бросил костыли на заднее сиденье, немного постоял, удерживая равновесие, а потом на удивление сильным движением торса плавно скользнул в машину.

Робин торопливо впрыгнула на водительское место, захлопнула дверцу, пристегнулась и задним ходом выехала из паркинга. Упреждающий сигнал Страйка о запрете на оказание помощи воздвиг между ними стену; к сочувствию Робин теперь примешивалась легкая обида: он даже на такую малость не подпускал ее к себе. Разве она когда-нибудь хлопала крыльями, разве навязывала ему свою опеку? Самое большее – принесла парацетамол…

Страйк понимал, что ведет себя неразумно, но от этого раздражался еще сильнее. Проснувшись, он понял, что будет сущим идиотом, если попытается надеть протез, когда колено раздулось, покраснело и дико болит. По железной лестнице пришлось спускаться на заду, как в детстве. Переходя обледенелую Черинг-Кросс-роуд на костылях, он ловил на себе взгляды ранних пешеходов, рискнувшись выйти в морозную темень. Не хотелось, конечно, возвращаться к такому положению, но никуда не деться: он просто забыл, что жизнь – это не сон, в котором он цел и невредим.

Хорошо еще, с облегчением отметил Страйк, что Робин умеет водить. Его сестра Люси за рулем была рассеянной и суматошной. Шарлотта гоняла на своем «лексусе» так, что причиняла Страйку почти физические мучения: пролетала на красный, сворачивала на улицы с односторонним встречным движением, чудом не задевала мотоциклистов и открытые дверцы припаркованных автомобилей… С того дня, когда на желтой песчаной дороге взорвался их «викинг», Страйк чувствовал себя спокойно только рядом с водителями-профессионалами.

После долгого молчания Робин сказала:

– В рюкзаке кофе.

– Что?

– В рюкзаке термос. Я подумала, что останавливаться нам будет не с руки. И печенье.

Дворники прорезали дуги в налипающей на лобовое стекло снежной массе.

– Черт возьми, ты прямо сокровище, – смягчился Страйк.

Он вышел из дому без завтрака: пока повертел в руках бесполезный протез, пока нашел булавку, чтобы подколоть брючину, пока разыскал костыли, пока спустился – сборы заняли вдвое дольше обычного. Робин невольно улыбнулась.

Страйк налил себе кофе и заел его песочным печеньем; по мере того как отступал голод, оценка водительских способностей Робин, севшей за руль незнакомого автомобиля, повышалась.

– А Мэтью на какой машине ездит? – спросил он, когда они на скорости проезжали по виадуку Бостон-Мэнор.

– Ни на какой, – ответила Робин. – В Лондоне мы без машины.

– Да, смысла нет, – сказал Страйк, а сам подумал, что они бы, возможно, и обзавелись машиной, положи он своей секретарше достойную зарплату.

– Итак, о чем ты планируешь расспросить Дэниела Чарда? – поинтересовалась Робин.

– О многом, – ответил он, стряхивая крошки с темного пиджака. – Во-первых: правда ли, что он разругался с Куайном, и если да, то из-за чего. До меня не доходит, почему Куайн – хоть он и был полным охламоном – решил облить грязью человека, от которого зависело его материальное благополучие и который к тому же мог стереть его в порошок. – Страйк пожевал печенье, проглотил, а потом добавил: – Разве что Джерри Уолдегрейв прав и Куайн писал эту книгу в состоянии нервного срыва, обрушиваясь на всех, кого считал виновными в своих мизерных продажах.

Робин, которая накануне закончила «Бомбикса Мори», пока Страйк обедал с Элизабет Тассел, сказала:

– Написано слишком уж гладко для человека в состоянии нервного срыва, ты не находишь?

– Слог, возможно, ровный, но вряд ли кто-нибудь станет утверждать, что такую чернуху мог придумать вменяемый человек.

– У него и другие произведения в том же духе.

– Но «Бомбикс Мори» – это верх идиотизма, – сказал Страйк. – В «Прегрешении Хобарта» и «Братьях Бальзак» хотя бы есть сюжет.

– И здесь есть сюжет.

– Неужели? Маленькая прогулка Бомбикса – это просто удобный способ связать воедино нападки на самых разных людей. Разве нет?

Снегопад усиливался; они уже миновали поворот на Хитроу, вспоминая абсурдные детали романа, потешаясь над смехотворными зигзагами логики и откровенными нелепостями. Деревья по обеим сторонам магистрали будто покрылись тоннами сахарной глазури.

– Куайн опоздал родиться на четыре столетия, – выговорил Страйк, не отрываясь от печенья. – Элизабет Тассел рассказала про елизаветинскую трагедию мести, в которой присутствует отравленный скелет в женском платье. Видимо, кто-то должен был спутать его с настоящей женщиной, поиметь и погибнуть. Это почти то же самое, как Фаллус Импудикус готовится…

– Не продолжай! – с полусмехом-полусодроганием взмолилась Робин.

Страйк прикусил язык, но не потому, что она запротестовала, и не потому, что сам испытывал отвращение. Что-то заискрило у него в подкорке… Ведь он слышал… от кого же он слышал… но воспоминание ускользнуло дразнящей серебристой вспышкой, как рыба, исчезающая в водорослях.

– Отравленный скелет, – бормотал Страйк, пытаясь поймать за хвост обрывок разговора, но все напрасно.