императора появилась привычка довольно часто завтракать, находясь в ванной. Я приспособил крючки к каждой стороне небольшого столика из красного дерева, чтобы его можно было установить прямо в ванне, зацепив крючки за ее борта на требуемой высоте. На этот столик императору подавался завтрак, после которого ему на столик клали книгу или газеты. Он никогда не оставался в ванне менее 90 минут, тепло в ней поддерживалось текущей в нее струйкой горячей воды. Для работы или для беседы к императору вызывали одного из господ; часто, переговорив с одним, он вызывал другого господина. Прием ванны оказывал на него благоприятное действие, и он говорил, что эта процедура снижает тупую боль в боку, на которую он начал жаловаться».

Протокол ужина (впрочем, как и обеда) соблюдается неукоснительно. Обычно в семь часов из распахнутой двери столовой в расшитом серебром зеленом камзоле, черных чулках и туфлях с пряжками выходил дворецкий Чиприани и, низко кланяясь, извещал:

– Ужин Вашего Величества подан!

Император в сопровождении дам и офицеров входит в столовую и занимает соответствующее место. Место хозяина – в центре стола, спиной к камину. Справа от Императора – мадам де Монтолон; Лас Каз – слева. Гурго, Монтолон и Лас Каз-младший – напротив. Однако с появлением на ужине мадам Бертран все меняется: она занимает место мадам де Монтолон. (Часто это выводит последнюю из себя.)

В первые месяцы пребывания на острове сюда приглашали и англичан.

Из письма полковника Бингэма жене: «Это был великолепный ужин. Он длился всего сорок минут, а затем мы перешли в гостиную, чтобы играть в карты. Люди из свиты Бонапарта говорили вполголоса, а сам он, занятый едой, не произносил ни слова. А от бесчисленных свечей в комнате было жарко, как в печке».

Делалось это, конечно, не без умысла: противник должен был уверовать, что Лонгвуд – это Двор. Двор Наполеона на острове Святой Елены. Следовательно, Пленник здесь далеко не узник; он по-прежнему Император в изгнании. По крайней мере, сами французы в этом ничуть не сомневались.

– Я не пленник на этом острове! – возмущался Бонапарт. – И уж, конечно, не узник! Меня никто не пленил – и это главное. Явившись к англичанам по собственной воле, я им доверил свою судьбу. А они, эти торгаши, в отношении меня проявили самое настоящее вероломство! Что ж, мой Двор отныне будет на острове Святой Елены…

Позади Императора, опять же в зеленых, расшитых золотом камзолах, – Сен-Дени и Новерра; эти двое обслуживают только Хозяина. Остальные на попечении расторопного Джентилини и нескольких английских матросов (тоже в ливреях). Ужин более обилен, нежели завтрак и обед; он состоит из пяти блюд, а также сладостей. Сладости – в ведении Перрона. Каждый раз кондитер старается удивить чем-то необыкновенным, подавая «сюрприз» на тарелках из так называемого сервиза Генерального штаба.

После ужина все отправляются в гостиную, где их ждет великолепный кофе в чашечках из севрского фарфора. Затем мадам де Монтолон усаживается за рояль и красивым, сильным голосом поет романсы.

– Прекрасно, мадам, – хвалит Альбину Бонапарт. – Мы просим еще…

– Еще, еще…

После такого покидать гостиную никому не хочется. Играют в вист, разговаривают, иногда спорят. Расходятся ближе к полуночи.

Счастливые, вздыхает хозяин дома. Ему же, как всегда, предстоит бессонная ночь. Морфей заявляется лишь на фоне побледневшей утренней луны…

* * *

Британцы прагматичны. «Нация торгашей» зиждется на финансах. Деньги – душа англичанина, его второе «я». Богатый – значит, успешный, сильный, умный. Чтобы стать уважаемым в обществе, следует быть именно таким. Богатый – тот, кого уважают. Без гроша в кармане, хотя и умного, уважать не станут из принципа, да и знать никто не пожелает. «Стань богатым!» – жизненное кредо англичанина. И каждый старается соответствовать требованиям социума.

Но есть во всем этом одна брешь. Нравственная. Зачастую деньги и золото заменяют «добрым самаритянам» истинную религию, основанную на добре, взаимовыручке и любви к ближнему. К чему все это, уверены они, если истребление каких-нибудь аборигенов во славу Британии и ее короля принесет прибавку к жалованью, а учтивый пресвитерианский пастор после покаяния отпустит все грехи – вплоть до самых тяжких? «Будь богатым любой ценой!» – главное напутствие молодому британцу, едва он переступает порог родительского дома. И юнец старается. Тем более что для достижения цели имеется надежный лозунг, оправдывающий каждый шаг, пусть и не всегда праведный: «Британия превыше всего!»

Для англичанина остаться без гроша – все равно что лишиться жизни. Ибо теряется смысл существования и направление дальнейшего следования. Наверное, именно так чувствует себя слепой, оказавшийся в безлюдном месте без собаки-поводыря, увлеченной пробежавшей мимо кошкой. Стать богатым очень важно. Ведь именно в этом и заключена «изюминка» повседневной суетливости каждого жителя Туманного Альбиона…

Удар, нанесенный поверженному «властителю Европы», с точки зрения английского обывателя, должен был оказаться если не смертельным, то чрезвычайно болезненным. Вскоре после ареста на британском «Беллерофоне», Наполеона… ограбили. Правда, в устах самих грабителей действо звучало вполне пристойно – акт изъятия. Хотя суть от этого не менялась: самое ценное было изъято. Деньги, ценности и «любые подлежащие продаже векселя» – все.

После досмотра багажа Императора последний лишился всех наличных денег – четырех тысяч наполеондоров, что составляло приблизительно 80 тысяч франков[92]. Правда, британцам пришлось корчить учтивую гримасу при отвратительной игре – выдать расписку в том, что «эти деньги будут использованы на нужды Буонапарте на Святой Елене». Насчет хорошей мины – ничего не вышло: англичане были явно озадачены и раздражены тем обстоятельством, что «узурпатор», с их точки зрения, чуть ли не нищ. Ведь будь у корсиканца хотя бы парочка «бесхозных» миллионов, тогда содержание его и всей свиты, по сути, обошлось бы британской короне бесплатно. Как говорится, сам натворил – сам и плати. Из собственного кармана. Несколько тысяч наполеондоров – это, конечно, не миллионы. Что ж, придется раскошелиться, вздохнули в Лондоне; то же самое пусть сделают и союзные державы, дело-то общее…

Бонапарту пришлось схитрить. Слишком уж хорошо он изучил противника, а также ту ненависть, которую «красногрудые» питали к нему. Впрочем, неприязнь была обоюдной. Поэтому еще до «изъятия» 12,5 тысячи наполеондоров (250 тысяч франков) были спрятаны в восьми поясах, находившихся под одеждой каждого из его свиты. Это было резервом на «черный день». Тем более что случиться могло всякое.

Вообще, деньги у Бонапарта были[93]. Конечно, не наличные. Подсчитать – не так уж мало. 28 июня 1815 года, когда все закончилось, с молчаливого согласия Фуше он вывез с собой из Тюильри три миллиона.