по отношению к губернатору острова я нахожу весьма неуместным, – сказал Хадсон Лоу, грозно посмотрев на Бонапарта. – Учитывая тот факт, что я явился к нему, исполняя желание того, кого он считает своим государем. Это первое. Второе: я несколько раз наведывался в Лонгвуд, и каждый раз в ответ на просьбу о встрече с вами мне отвечали, что вы принимаете ванну. Это правда, женераль?

– Нет, сэр, – ответил Наполеон. – Когда вы приезжали, я не принимал ванны: было дано указание приготовить ее – только и всего. Специально для того, чтобы не видеть вас…

– Беда в том, – сказал Хадсон Лоу, – что вы, женераль, просто не знаете меня. Если бы вы знали меня чуточку лучше, то были бы совсем иного мнения…

– Знаю ли я вас, сэр? С чего бы?! Каким образом я мог знать вас? Военный может создать себе имя командованием на полях сражений. Вы к числу таких людей никогда не относились. Вы вообще никем не командовали, разве что сбродом корсиканских дезертиров, пьемонтских и неаполитанских бандитов. Я знаю поименно каждого английского генерала, который отличился в сражениях, но я никогда не слыхал о вас, за исключением того, что вы были клерком у Блюхера и служили комендантом тюрьмы. Вы никогда не командовали и никогда не были приняты в общество честных и порядочных людей…

По мере того как Бонапарт выговаривал нелестные для губернатора вещи, лицо последнего то покрывалось пятнами, то становилось пунцовым.

– Теперь относительно графа Бертрана… – продолжил Наполеон.

Бонапарт не любил, когда поносят его подчиненных, и уж тем более – друзей. Этот напыщенный британец много на себя берет. Они здесь все – одно целое. И удар по одному подразумевает удар по каждому в отдельности. Следовательно, защищая одного, защищаешь всех. Кто Бертран и кто этот бездарь Лоу?

– Граф Бертран – человек известный и уважаемый в Европе. Насколько я знаю, он всегда вел себя достойно, командовал армиями. А вы обращаетесь с ним, как с капралом! Его супруга – благородная дама, привыкшая занимать первое место в обществе; но вы не выказываете ей должного уважения, задерживаете письма, да еще и позволяете принимать визиты при соблюдении каких-то условий. Что это такое? С момента вашего прибытия мы постоянно подвергаемся оскорблениям… Вы – генерал, но ведете себя как швейцар, исполняющий приказания хозяина. Повторяю, вы никогда не командовали никем, кроме корсиканских дезертиров. Вы поминутно унижаете нас вашими мелочными придирками. Вы не умеете вести себя с людьми чести. У вас слишком низкая душонка…

После таких обвинений в адрес того, кто считал себя на острове чуть ли не монархом, разговор приобретает острый характер. Багровое лицо Хадсона Лоу свидетельствует о его волнении. Начав оправдываться, он сам же загоняет себя в ловушку. Гениальный полководец, Бонапарт не дает противнику ни шанса оправиться:

– А эти незапечатанные письма… Моя старая мать, несмотря на мой запрет писать мне, прислала мне письмо, где высказалась, что хочет умереть на Святой Елене рядом со мной. Так вот, это стало известно всему острову. Какая низость!

– Но не через меня! – вскрикивает ставший похожим на переспелый помидор Лоу.

– Нет, сударь, именно через вас! Запомните, у себя я Император и останусь им, пока жив. Мое тело в ваших руках, но душа моя свободна… Пройдет время, и Европа узнает, как со мной здесь обращались, и позор этот падет именно на английскую нацию! Ваши часовые оплакивают мою участь. Вы хотите денег на мое содержание? У меня их нет, зато есть друзья, много друзей, которые в состоянии прислать ту сумму, которую я попросил бы у них, если бы мог писать. Посадите меня на солдатский паек, если это доставит вам удовольствие. И я буду питаться за столом пятьдесят третьего полка или с солдатами, и они не оттолкнут, я в этом уверен, самого старого солдата Европы…

– Женераль, я всего лишь слуга своего отечества и исполняю распоряжения своего правительства, – жалко оправдывается Лоу. – Если хотите – я не добивался этой работы! И вы это должны понять…

– Ха-ха! Подобной работы не добиваются. Правительство по своему усмотрению назначает на такую работу тех, кто обесчестил себя… Вот если бы вам приказали убить меня, вы бы сделали это?

– Нет, не сделал бы! Мы, англичане, не убийцы…

– И все же почему бы вам не заковать меня в кандалы? Возможно, тогда бы вы наконец успокоились. Вы не генерал, вы – писарь… Завтра вы получите письмо. Надеюсь, о его содержании будет известно в Европе…

Разошлись довольно холодно.

– Боже мой, что за подлая персона! – воскликнул Наполеон вслед Хадсону Лоу. – Признаюсь, если бы он оказался около чашки с кофе, я бы не прикоснулся к ней…

Результатом встречи станет составленное Наполеоном так называемое «Заявление о злоупотреблениях от августа 1816 года», которое, переписанное Али и Маршаном на кусочках шелковой ткани, будет тайно отправлено на материк. Вот выдержка из него:

«Я подписал, сударь, это ваше письмо от 17-го числа; вы к нему прилагаете счет на сумму приблизительно 20 тысяч фунтов в год, кои вы полагаете необходимыми для покрытия расходов по содержанию Лонгвуда; мы не намерены вступать в обсуждение этих расчетов; на стол Императора поступает лишь самое необходимое; все продукты скверного качества и в четыре раза дороже, чем в Париже.

Вы требуете от Императора сумму в 4 тысячи фунтов, так как ваше правительство выделяет лишь 8 тысяч на все эти расходы. Я имел честь довести до вашего сведения, что у Императора нет никакого капитала, что в течение года мы не получали и не писали никаких писем и что он пребывает в полном неведении того, что происходит или могло произойти в Европе. Силой увезенный за 2 тысячи лье от нее на этот скалистый остров, он полностью зависит от английских агентов. Император всегда желал и желает самолично оплачивать свои расходы, и он будет это делать, как только вы предоставите ему такую возможность, разрешив коммерсантам острова доставлять ему корреспонденцию, каковая не должна подвергаться досмотру ни с вашей стороны, ни со стороны ваших агентов. Как только в Европе узнают о нуждах Императора, люди, не безразличные к его участи, пришлют все необходимые средства».

У губернатора не осталось выбора: французы приперли его к стенке. Кто бы подумал, что эти «лягушатники» решатся на неслыханный скандал! Когда им было сказано, что от четырех тысяч наполеондоров, изъятых на борту «Нортумберленда», ничего не осталось, эти негодники, ничтоже сумняшеся, стали разбивать (топором!) серебряную посуду. Снимали с посуды императорские вензеля с орлами – и в