Комиссия большинством голосов находит, что печатание рукописи Мартына (2-ой ее части)17 является несвоевременным ввиду того, что:

а) дело Гапона в настоящее время забыто и возбуждать его вновь, вследствие невозможности открытой защиты18 партийных интересов, нецелесообразно;

б) ни для партии, ни для автора пользы от напечатания рукописи быть не может.

2. Комиссия находит печатание рукописи несвоевременным еще и потому, что 19.

Подробности 2-го мотива будут переданы на словах.

3. В случае наступления момента возможности напечатания комиссия полагает необходимым изменение рукописи согласно прилагаемому списку.

Стр. 15

1) Сделать сноску: «Членом БО я никогда не состоял и никакого

22

участия в ее делах не принимал».

Стр. 17

2) Предположение И Н и мое. Мартын не имеет основания утверждать как факт23.

Стр. 18 – всю выкинуть.

Стр. 25

3) Не лучше ли всю 24, 25 и 26 стр. средактировать так:

«Я застал товарищей Х.Х., Y.Y. и Z.Z. Изложив мою беседу с Талоном, я просил у ЦК инструкций. Имя Гапона стояло еще очень высоко. Неоспоримых улик с предательством не было. Мои сообщения были достаточны для Центр Ком, но могли быть непонятны рабочим. Цен Ком счел поэтому политически невозможным убийство Гапона на основании одной его со мной беседы. Было решено: одновременно и совместно убить Р и Г. Убийство это достигало двоякой цели: 1) Г уличался на месте – факт свидания с Р неоспоримо доказывал его сношения с полицией и

2) устранялся Р – непосредственный враг партии. Из этих двух целей ЦК важнейшею считал вторую, я – первую24.

Ракитину

Дорогой друг. Только сегодня получил письмо товарища (от 16 февр), который передает мне Вашу просьбу не опубликовывать известное Вам дело по следующим причинам:

1) это может повредить тем из участников, кто не в безопасности,

2) может отразиться на Вас, ибо есть основание думать, что едва ли о Вас не известно более, чем кажется.

О первом обстоятельстве ЦК знает, и я уверен, что все нужное будет сделано, чтоб лица эти оказались в безопасности.

Второе – не может служить препятствием для опубликования дела, потому что если русское правительство знает о Вашей роли что бы то ни было и о Вашем местопребывании, оно потребовало бы уже Вашего ареста и выдачи (как и моей) независимо от опубликования дела.

Показания свидетелей (хотя бы дворников) для судебной власти более существенны, чем мое изложение. А фамилии и адреса Вашего я ведь не указываю.

Беспокоиться, друг мой, не надо, так как не из-за чего. Опубликование дела в Вашем личном положении ничего не меняет.

Это по делу. А теперь о Вас вообще.

Я очень рад был узнать о Вас, хоть о том, что Вы существуете. Много раз разыскивал Вас. Хотел повидаться, п ч мне казалось, что Вам тяжело и одиноко. Но когда я был в Париже, Вас там не было. Не писал, п ч ни настроения, ни мыслей Ваших, ни жизни Вашей не знал. И результат моего писания мог оказаться противоположным тому, что я хотел.

Много думал о Вас, о том, как необходимо помочь Вам устроиться серьезно. Ведь я Вас оставил хорошим, но слишком молодым. И тогда, по крайней мере, помощь и совет Вам нужны были. Мне всегда было неловко перед самим собой за Вас, за то, что предоставил Вас самому себе в таком бесприютном положении. Но мой собственный образ жизни до последнего времени был довольно безобразен.

Пишите, друг, о себе подробно. Сердечный привет.

Обнимаю Вас,

Петр

На переданный мне протест Рна против опубликования дела я ответил ему:

a) Если бы русское правительство знало роли и имена остальных участников, оно их арестовало бы или потребовало выдачи, как требовало моей.

Опубликование мной дела в их положении ничего не меняет.

b) Уверен, что ЦК до опубликования примет меры, чтоб находящиеся в России лица оказались в безопасности.

Заявить публично обо всем я не мог. Во 1-х, по условиям и обязанностям конспирации – к делу ведь причастно много лиц. Во 2-х, по условиям дисциплины партии и, следовательно, ее интересов: я должен был ведь сказать, что ЦК говорит неправду, т. е. дискредитировать партию на радость и пользу оправившейся уже реакции и во вред покачнувшейся уже революции (ДГ: 95).