Кларисса кивнула, может немного чересчур восторженно, но это только заставило глаза Дасти удивительным образом засветиться. Улыбка Дасти стала такой широкой, что Кларисса решила, что ее кивок был правильным.

— Тогда просто продолжай делать то, что уже делаешь, может... чуть больше, — предложила Дасти.

— Больше?

— Откройся ему, — посоветовала она. — Дай ему узнать тебя лучше.

Кларисса была не уверена, что хочет открываться.

— А если ему не понравится то, что он знает? — осторожно спросила она.

— О, понравится.

— Ты уверена?

— Дорогая, ты девушка, я девушка, и в женском клубе, в котором мы обе родились, если бы я дала тебе плохой совет в подобных вещах, меня бы выпороли, — она ухмыльнулась и закончила: — …заслуженно.

Кларисса ничего не могла с собой поделать. Это было забавно, реально и абсолютно верно. Поэтому она засмеялась.

А когда отсмеялась, то увидела, что Дасти не улыбалась.

Она смотрела на Клариссу с таким выражением, что сердце Клариссы остановилось, она прошептала:

— Вот она.

— Кто? — прошептала в ответ Кларисса.

Дасти наклонилась, ответив:

— Ты. Спасибо тебе за то, что показала мне себя настоящую.

О Боже! Это было так мило.

Кларисса прикусила губу, затем пробормотала:

— Э-э... не за что.

Затем Дасти Холлидей сделала нечто прекрасное. То, что она постоянно получала от отца. Иногда от Ноу. Иногда от бабушки и дедушки. Редко от матери.

Она подняла руку, коснулась щеки Клариссы и мягко сказала:

— Тебе следует почаще улыбаться. Твой папа скучает по твоей улыбке.

Именно тогда Кларисса поняла то, чего не могла понять долгое время. Она знала, что что-то пошло не так между ней и отцом. Он часто наблюдал за ней. Часто вздыхал рядом с ней. Иногда у него было такое выражение лица, когда он был разочарован, что она принесла домой плохие оценки или просидела весь день перед телевизором вместо того, чтобы делать домашнее задание.

Она сжала губы и постаралась не заплакать, потому что слезы испортили бы ее макияж.

Но, честно говоря, она тоже скучала по отцу.

Они услышали, как открылась дверь гаража.

Поэтому Кларисса прошептала:

— Папа вернулся.

Но она знала, что Дасти тоже услышала, и она знала это, потому что увидела, как глаза Дасти потеплели, а ее губы стали мягкими. И Кларисса увидела на лице Дасти то, что прочла в дневниках Дасти.

Дасти Холлидей любила ее отца. Сильно и много.

И Клариссе Хейнс это нравилось. Сильно и много.

— Да, — выдохнула она, затем встала и сказала: — Пойдем его встретим.

Кларисса бросила последний взгляд на свой потрясающий макияж и тоже встала.

И вместе с Дасти Холлидей она пошла встречать своего отца.

* * *

— Мы можем поговорить?

Майк посмотрел в ту сторону, и к своему удивлению, увидел Одри, которая действительно обращалась к нему.

Он хотел ответить «нет». Он действительно чертовски хотел ей отказать.

Потому что он провел на работе весь день. И пока он работал, надеялся, что все идет своим чередом, что его дочь и его женщина проводят день вместе. И вернулся он домой не к надутой и запертой в своей комнате Клариссе без Дасти, которая задавалась бы вопросом, что, черт возьми, не так с его дочерью.

Но он так и не добрался до комнаты дочери.

Он вышел из гаража и увидел, как Кларисса спускается по ступенькам, выглядя, мать твою, как модель.

Он не был слепым. И знал, что его дочь красавица, и это было не предубеждение. Но ее макияж выглядел сногсшибательно, к счастью, она не выглядела слишком взрослой. Но она действительно выглядела слишком хорошо.

И его это тревожило, учитывая, что он уже имел дело с большим количеством дерьма с дочерью-подростком, которое было чертовски тревожным. Но он не мог предаться этому чувству тревоги, так как глаза его дочери горели, улыбка была ослепительной, и она спускалась по лестнице легким шагом, которого он не видел уже долгое чертовое время. И все это она делала после этого адского утра, когда устроила истерику и сразу после этого впала в тихую драму, и случилось все это буквально за каких-то полчаса.

Дасти, ухмыляясь, следуя за его дочерью, подняла ему настроение. Просто потому, что Дасти спускалась по лестнице в его доме, чувствия себя при этом вполне комфортно, естественно, как будто она спускалась по его лестнице миллион раз, и ему это чертовски понравилось. Плюс, было понятно, что ей понравилось проводить время с его детьми и особенно с его дочерью.

Его настроение еще больше улучшилось, когда он вошел в огромную залу и увидел, что сотворила Дасти.

Массивные связки серебристо-белых, блестящих фиолетовых и глянцевых черных воздушных шаров на длинных нитях находились повсюду. Фиолетовые и черные искусно скрученные ленты пересекали потолок крест-накрест. Обеденный стол был покрыт блестящей черной пластиковой скатертью, присыпанной серебряным и фиолетовым конфетти в форме луны и звезд. На столе стояла красивая центральная часть, сделанная из серебряной, черной и фиолетовой фольгированной проволоки в виде стеблей. Фиолетовые, серебряные и черные пластиковые подносы, и миски уже были заполнены закусками, стоявшими на обеденном столе и в разных местах по комнате. Стопки тарелок и салфеток такой же цветовой гаммы были расставлены вокруг стола. И посередине стола стоял чертовски высокий торт, покрытый глазурью из сливочных завитков. По бокам он был украшен россыпью крошечных серебряных шариков, темно-фиолетовыми завитками глазури, а вокруг тонкими художественными завитушками и крошечными черными кружочками. В довершение всего — необычным, замысловатым почерком Дасти, со множеством завитушек, было написано наверху: «С Днем рождения, Рис».

Господи, если бы он купил этот торт, ему пришлось бы заплатить небольшое состояние. И если бы это было хоть вполовину так вкусно, как выглядело, это было бы чертовски великолепно.

Полтора часа спустя он понял, что торт на вкус и вполовину не так хорош, как выглядел.

Он был гораздо вкуснее.

Дасти не лгала. Его женщина умела делать торты.

Примерно через полсекунды, как он вошел в комнату и еще осознал не все произошедшие изменения, услышал, как Кларисса закричала: «Торт состоит из пяти слоев! Пяти! Каждый разрезаем пополам, получается десять! Наполненных глазурью!»

Он посмотрел на дочь, так давно не видел ее такой возбужденной и радостной, не слышал ее звонкого голоса, не видел неподдельного счастливого света в ее глазах, что не понял, чего хотел больше. Обнять ее. Или отвести Дасти к пруду