— Да, так только и можно это сделать... — громко подтвердил Адам Лозанич собственные мысли, вытирая голову в крошечной ванной комнате своей наемной квартирки, одеваясь во все чистое, все явственнее вычленяя, что же это такое, что можно сделать.

И сделать немедленно. Вряд ли у него осталось много времени. Пройдет самое большее день-два, и заказчик потребует назад свою переплетенную в сафьян книгу, — мысленно прикидывал он, снова засовывая за пояс джинсов тетрадь, затачивая карандаши и обдумывая, с какого места взяться за дело, то есть продолжить то, что он уже начал, описав арфу и встречу со Стонами... Без сомнения, не зазвони телефон, колебался бы он недолго.

— Алло, Лозанич?! — узнал он голос редактора журнала о туризме и природе.

— Да, это я.

— Ну, ты дождешься у меня, Лозанич. Дождешься! Когда я до тебя доберусь, ты самого себя не узнаешь. У меня на столе лежат подготовленные к сдаче в типографию тексты для нового номера «Наших достопримечательностей». Для праздничного издания! На первой внутренней странице моя редакционная статья! Ты помнишь, Лозанич, эту статью?

— Конечно. Неужели вкралась какая-то ошибка?

— Нет, ничего не вкралось! Ты умышленно внес исправления в мой текст! У-мыш-лен-но! Ты его сократил! И дописал всякую отсебятину! — кричал человек на другом конце провода.

— Но я был вынужден, у нас не живут северные олени...

— А кто ты такой, чтобы рассуждать об этом? Кто?

— Но я повторяю...

— Молчать! Как ты только посмел?! А я тебе так доверял. Понимаешь ты это, доверял! Счастье, что перед тем, как отправить в типографию, я еще раз все посмотрел!

— Делайте что хотите. Но то, что было написано, неправда. У нас нет...

— Неблагодарный! Про гонорар и думать забудь! Да какой гонорар, забудь про эту работу! Хватит с меня твоих умствований! Чтоб я тебя никогда больше не видел в моей редакции! Что, думаешь, я не найду такого, как ты? Найду и получше! Журнал «Наши достопримечательности» больше в тебе не нуждается!

— Подождите! — крикнул теперь уже Адам, испугавшись, что редактор положит трубку. — Подождите, я хочу вам что-то сказать!

— Нет, я решил окончательно! Твои оправдания никого не интересуют!

— Нет. Не в этом дело. Я просто хотел сказать вам, что мне наплевать. Слышите, наплевать, — молодой человек постарался выговорить это как можно отчетливее и аккуратно положил трубку на телефонный аппарат.

Ему не пришлось особенно стараться, чтобы забыть неприятный разговор. Загадочный роман Анастаса Браницы захватил молодого человека как никогда раньше. Может быть, потому, что теперь он смотрел на него другими глазами. Может быть, потому, что теперь и самого себя он видел другими глазами.

Как бы то ни было, не отдавая себе полностью отчета в том, зачем он это делает, Адам принялся копировать целые фрагменты, переносить в тетрадь целые описания, иногда даже без какой-то видимой логики, интуитивно, то аккуратно переписывая десятки и сотни деталей, большинство из которых даже не зафиксировалось в его сознании, пока они не попали ему в руки, а то пускаясь в обширные описания обескураживающе огромного небесного свода или венца окружающих гор. Без продуманного плана, просто надеясь позже составить из всего этого повествование, историю без конца и без края.

При свете дня он рассматривал роскошь сада, отмечая скрещения дорожек и их приблизительное направление, забираясь и в глубины за пределами лабиринта троп и тропинок, чтобы насладиться буйством растений и кипением жизни в зачарованном мире, а когда дневной свет пошел на убыль, он с неменьшим тщанием продолжил трудиться над фасадом, теперь снова светло-темно-желтым, стараясь не упустить ничего из строительных элементов, сохранить все пропорции тщетного наследия Анастаса Браницы. Никого из обитателей не было, если не считать повсюду следовавшего за ним Покимицы. Он держался всегда на расстоянии, и когда несколько раз молодой человек пытался направиться в его сторону, чтобы прояснить, почему тот за ним следит, его суровая фигура с по-солдатски коротко стриженными волосами тут же исчезала из вида, хотя у Адама сохранялось неприятное чувство, что он продолжает за ним подсматривать.

Перед самым заходом солнца он снова поднялся по внешней лестнице на террасу, уселся в кресло из кованого железа и взялся за еще одно описание окрестностей. Будь он художником, то, конечно, воспользовался бы для этого пастельными мелками, а так ему просто пришлось выбирать самые мягкие слова, такие, которыми можно заполнить и выровнять любую пору, любую неровность. Так он сидел, делая записи и время от времени проводя по строкам подушечкой правого указательного пальца, чтобы еще больше смягчить изображенные графитом буквы, как вдруг почувствовал хорошо знакомый, нежный аромат, а потом услышал ее голос. Это была Елена.

— Трудитесь?! — Она стояла прямо перед ним в своем льняном дорожном платье с английским словарем под мышкой.

— Пишу, — ответил он.

— И при этом кое-что вымарываете?! — язвительно добавила она. — В музыкальном салоне больше нет арфы, по шкафам и комодам разложены чужие вещи. Старая дама вне себя. Как вы могли так поступить с ней?! Почему? И ради кого? Это так... так жестоко, у нее и без того почти не осталось воспоминаний, а вы...

— Простите, позвольте мне объяснить... — начал было он.

— Нет необходимости. Теперь ясно, что вы притворялись. Вы тоже один из них. Один из тех, кто рано или поздно перестает отражаться в глазах, — презрительно прервала его она.

— Вы ошибаетесь! Умоляю, дайте мне сказать. Вот, здесь все переписано, переписано так, как я понял, старался и смог. Прочитайте, — умоляющим голосом проговорил он, кладя тетрадь на столик из кованого железа.

— Это меня не интересует! Совершенно не интересует... — она крепко зажмурилась. — Я не желаю больше иметь ничего общего с этим лживым языком! Ничего! Тошнит от всего этого...

— Хотя бы начните! Всего несколько фраз... — охрипшим голосом просил Адам Лозанич.

— Life, lift, ligament, light, like, lilt, lily, limb... — Она, по-прежнему зажмурившись, упрямо твердила заученный наизусть урок английского.

— Хотя бы одну фразу... — заклинал ее молодой человек.

— Pace, pachyderm, pacific, pack, pact, pad, paddle, paddock, paddy, paddlock, page... — Она не хотела его слышать.

— Слово, одно только слово... — почти сдался он, сломленный.

— Pagent, pail,pain, paint, pair... — продолжала девушка еще некоторое время, уже с меньшей убедительностью, но, услышав в ответ только молчание, немного приоткрыла глаза.

Адам молчал. Ему больше нечего было сказать. Все зависело от нее, Елены.

Она наклонилась над столом. Недоверчиво. Откуда-то налетел ветер. Восточный. Зашелестел страницами. И вдруг резко прекратился — как раз в тот момент, когда книга оказалась открытой в том месте, где прошлой ночью старая дама, добрая Наталия Димитриевич, с болью говорила своей компаньонке: «А зачем вы тогда так держитесь... Не избегайте его... Он такой человек, на взгляд которого можно опереться... Детка, это не так уж мало... Это все... Это любовь... Елена, если ему удалось увидеть вас здесь, то как же он будет смотреть на вас там...». Именно эти слова и прочла девушка. И подняла на него изменившийся взгляд.