С собой Катон привел нескольких рабов, которых он обучил различным аспектам ведения дел казначейства. Ежедневно он являлся на рассвете с маленькой свитой и приступал к своему основному занятию — сводить с ума Вибия и его чиновников. «Что это? Почему это? Где был такой-то? Когда получал такой-то?» И так далее, и тому подобное. Катон был настойчив до обидного. И от него нельзя было отделаться каким-нибудь небрежным ответом. Он оказался невосприимчив ни к иронии, ни к сарказму, ни к оскорблениям, ни к лести, ни к извинениям, ни к обморокам, ни к истерическим и сердечным приступам.

После двух месяцев такой жизни Марк Вибий собрался с духом и явился к своему патрону Катулу — поискать утешения.

— У меня такое ощущение, — с возмущением жаловался Марк Вибий, — словно все фурии преследуют меня яростнее, чем преследовали Ореста. Мне все равно, что ты сделаешь, чтобы заткнуть рот Катону и выслать его, но я хочу, чтобы это было сделано! Я был твоим верным и преданным клиентом более двадцати лет, я — tribunus aerarius первого класса, и вот теперь мой рассудок и мое положение под угрозой. Избавься от Катона!

Первая попытка провалилась. Катул предложил Палате дать Катону специальное задание проверять армейские счета, коль скоро он так блестяще умел это делать. Но Катон просто рекомендовал четырех человек, которым можно было временно поручить эту работу, не входящую в сферу деятельности выбранного квестора. Спасибо, он будет исполнять то дело, на которое поставлен народом Рима.

После первого провала Катул разработал более хитрые тактические ходы. И опять его постигла неудача. А метла тем временем тщательно выметала каждый угол казначейства, при этом не изнашиваясь и потому оставаясь в употреблении. В марте покатились головы. Сначала один, потом два, потом три, четыре, пять чиновников узнали, что Катон уволил их и очистил их рабочие столы. Затем, в апреле, опустился топор: Катон изгнал Марка Вибия да еще и оскорбил обвинением в мошенничестве.

Катул оказался в ловушке. Как патрон Вибия он вынужден был лично защищать того в суде. Одного дня знакомства с документами оказалось достаточно: Катул понял, что проиграет. Пора было воззвать к сознательности Катона, к уважению освященных временем правил системы «клиент — патрон».

— Дорогой мой Катон, ты должен остановиться, — сказал Катул, когда суд прервался на день. — Я знаю, что бедняга Вибий был не особенно аккуратен. Да, ему следовало быть более внимательным к работе! Но он — один из нас. Увольняй всех счетоводов, выгоняй, кого хочешь, но оставь на работе бедного Вибия. Пожалуйста! Я даю тебе слово консуляра и бывшего цензора: отныне Вибий будет вести себя безупречно. Отзови это ужасное обвинение! Оставь человеку хоть что-то.

Это было сказано вежливо, спокойно. Но у Катона имелась только одна градация громкости — голосить что есть мочи. Ответ он прокричал, как обычно, громогласно, так что все присутствующие замерли и повернулись к собеседникам, чтобы уловить смысл происходящего.

— Квинт Лутаций, тебе должно быть стыдно! — заорал Катон. — Как ты можешь быть таким безразличным к собственному dignitas? Откуда у тебя наглость напоминать мне о том, что ты консуляр и экс-цензор, а потом уговаривать не выполнять долг, которому я присягал? Вот что я скажу тебе: мне будет очень стыдно, если ты вынудишь меня позвать судебных приставов, чтобы они выгнали тебя за попытку извратить ход римского правосудия! Ибо именно это ты делаешь! Извращаешь римское правосудие!

Сказав это, Катон гордо отошел, оставив Катула стоять с открытым ртом. Катул пребывал в таком замешательстве, что, когда слушание возобновилось на следующий день, он вообще не явился в суд для защиты. Вместо этого Катул попытался исполнить свои обязанности патрона, уговорив жюри вынести оправдательный приговор, даже если Катону удалось представить больше улик, чем Цицерону в деле против Верреса. Катул не будет никого подкупать. Разговор дешевле и более этичен. Одним из присяжных был квестор Марк Леллий, коллега Катона. И Леллий согласился голосовать за освобождение Вибия. Но он был очень болен, и Катул приказал принести его в суд на носилках. Был вынесен оправдательный приговор. Благодаря Леллию голоса разделились поровну. А раз поровну — значит, приговор оправдательный.

Расстроило ли это Катона? Ничего подобного. Когда Вибий появился в казначействе, Катон преградил ему дорогу. Катон не согласился вновь принять Вибия на работу. В конце даже Катул, которого позвали присутствовать при этой неприятной публичной сцене у дверей казначейства, вынужден был отступить. Вибий потерял работу — и разговор окончен. После этого Катон отказался выплатить Вибию положенные деньги.

— Ты должен! — кричал Катул.

— Нет, не должен! — кричал Катон. — Он обманывал государство, он должен государству намного больше, чем положено ему при увольнении. Пусть это послужит Риму хотя бы малой компенсацией.

— Но почему? Почему? Почему? — требовал Катул. — Ведь Вибий был оправдан!

— Я не собираюсь засчитывать голос больного человека! — кричал Катон. — Из-за лихорадки Леллий ничего не соображал!

Катул вынужден был отступить. Абсолютно уверенные в том, что Катон проиграет, уцелевшие чиновники казначейства уже собирались отпраздновать это событие. Но после того как Катул увел плачущего Вибия, они поняли все. Словно по волшебству все отчеты, все книги оказались на своих местах. Должников заставили выправить годы неплатежей, а кредиторам вдруг возвратили суммы, занятые несколько лет назад. Марцелл, Леллий, Катул и Сенат тоже поняли намек. Великая казначейская война закончилась. Только один человек устоял на ногах: Марк Порций Катон. Весь Рим хвалил его, пораженный тем, что правительство Рима наконец-то получило деятеля столь некоррумпированного. Его нельзя ни уговорить, ни купить. Катон стал знаменитым.

— Знаешь, чего я не понимаю? — сказал потрясенный Катул своему любимому зятю Гортензию. — Что Катон делает со своей жизнью? Он действительно думает, что может набрать голоса своей неподкупностью? Это сработает во время трибутных выборов — может быть. Но если он будет продолжать так, как начал, то никогда не победит на выборах в центуриях. Никто из первого класса не захочет за него голосовать.

Гортензий был склонен к компромиссу.

— Я понимаю, в какое оскорбительное положение он тебя поставил, Квинт, но должен сказать, что восхищаюсь им. Потому что ты прав. Он никогда не победит на консульских выборах в центуриях. Вообрази, какая страсть нужна, чтобы сделать такого честного человека, как Катон!

— Ты — разводящий рыбу дилетант, — огрызнулся Катул, теряя терпение, — и денег у тебя куда больше, чем мозгов!

Выиграв Великую казначейскую войну, Катон принялся искать новые поля сражений. И преуспел, начав проверять финансовые записи, хранимые в Табуларии Суллы. Они могли быть устаревшими, но один комплект очень хорошо сохранившихся отчетов дал ему идею для следующей войны. Это были записи, перечисляющие всех тех, кому во время диктаторства Суллы были уплачены суммы в два таланта за убийство людей, объявленных государственными изменниками. Сами по себе списки ничего не говорили. Только цифры. Но Катон стал изучать каждого человека в этих списках. Всех, кому заплатили два таланта, и иногда не по одному разу. Он желал обвинить тех, кто получил их, прибегнув к насилию. В то время это было законно — убить человека из списка проскрибированных, но дни Суллы миновали. Катон мало задумывался о том, какие шансы будут в сегодняшнем суде у этих тогда ненавистных и поносимых людей. Даже если сегодняшние суды — детище Суллы.