Были и другие удары. Верно говорит пословица: «Пришла беда — открывай ворота». Но самое большое несчастье — это конечно же потеря Клеопатры. Только когда ее не стало, Ильин понял, что для него значила эта женщина. Даже сейчас, когда прошло несколько месяцев после ее смерти, он постоянно думал о ней, мучительно переживая, что изменил ей, чем, видимо, нанес любимой сильную душевную травму. За это он казнил себя, даже не пытаясь найти оправдания своему поступку.

После той ночи в комнате встреч в женской исправительной колонии, когда Клеопатра обвинила его в измене, Ильин написал ей длинное письмо — исповедь. В нем он признался, что бес его попутал и этим бесом была соседка-буфетчица, что он не любит ее, что случайно по стечению роковых обстоятельств оказался в ее постели.

Но духу передать или отправить по почте это письмо у него не хватило. Письмо и сейчас лежало в кармане его пиджака.

Удары продолжали сыпаться на Ильина, пока по рекомендации Игоря Чернова его не принял на работу один из московских коммерческих банков. Алексей с головой ушел в дела, пытаясь забыть все, что было прежде, порой ему это удавалось — на службе он задерживался допоздна. Но Света все время напоминала своими расспросами о былом, о Клеопатре и своей сестренке Даше.

Может, эти постоянные вопросы дочери, которые бередили его душу, пробуждали в ней милые сердцу воспоминания, необъяснимую тоску, и побудили Ильина съездить на весенние каникулы Светы в Испанию.

И вот они стоят перед высоким забором, на котором когда-то висела табличка: «Собственность Зулейки Ивановны Ильиной». Теперь этой таблички нет, но остался след — небольшой квадрат, краску на котором жгучее южное солнце не успело выжечь и уравнять с пожухлым цветом всего забора.

Поразмышляв минуту, Алексей нажал кнопку звонка. За дверью — тишина.

Ильин еще раз дважды нажал на кнопку.

Мучительно долго тянулись минуты. Света прижалась к отцу, руки ее мелко подрагивали.

Наконец за забором послышались шаги. Дверь медленно отворилась, и на пороге показался высокий худой мужчина в спортивном костюме. Он пытливо осмотрел Ильина и девочку, бросил мимолетный взгляд на такси и что-то спросил по-испански.

Алексей, не знавший испанского, протянул ему свой заграничный паспорт, где значилась его фамилия, и по-английски пояснил:

— Раньше здесь жила Зулейка Ивановна Ильина. Это моя жена. Остался ли на вилле кто-нибудь из прежнего обслуживающего персонала?

Испанец выслушал Алексея, еще раз внимательно просмотрел паспорт и, сказав: «Момент», ушел, закрыв за собой дверь на засов.

Света еще плотнее прижалась к отцу. Она словно чувствовала, что сейчас произойдет что-то важное, таинственное…

За забором снова послышались шаги. Алексей даже различил женский голос. Он показался ему знакомым.

Шаги раздавались все ближе, ближе. Сам того не заметив, Алексей слишком сильно прижал к себе Свету, отчего она взмолилась:

— Папа, ты раздавишь меня!

Дверь открылась, и показались тот самый испанец и молодая женщина в белоснежном чепце и фартуке. Присмотревшись, Ильин узнал ее. Женщину звали Мария, она была служанкой у Клеопатры.

— Добрый день, Мария, — сказал Алексей.

Экономка чуть присела. Этим реверансом она дала понять, что узнала его. Затем полезла в карман фартука, достала оттуда маленький конверт и передала его Ильину.

Больше Алексей не успел ничего спросить. Дверь закрылась. Скрип железного засова болью отозвался в его сердце.

Они немного отошли, и Света дернула отца за рукав:

— Папа, что там в письме?

— Сейчас, дорогая, сядем в такси и прочитаем.

Конверт был без подписи. Распечатав его, Ильин достал небольшой лист бумаги, скорее всего вырванный из записной книжки, и узнал почерк Клеопатры.

«Я прощаю тебя, Ильин», — прочитал он, и сердце его забилось громко и тревожно.