Разумеется, никаких претензий к Александру Борисовичу не будет. Он и так сделал все, что от него зависело. Хотя вполне мог бы этого не делать. Его даже поблагодарят.

Но это было не в характере Турецкого.

Бороться надо до конца. Более того, настоящая борьба начинается только тогда, когда не остается ни единого шанса.

И короткий опыт участника группы выживания убеждал его в этом. Александр Борисович постоянно вспоминал свой первый переход — по саванне к Берегу Скелетов, когда внутренний голос уговаривал его остановиться, но он продолжал идти и в результате дошел.

Стиснув зубы, Турецкий перебирался сейчас через дюны, и опытные товарищи по группе выживания, наблюдая за ним, переглядывались между собой, говоря друг другу — наш человек, наконец-то вошел во вкус.

Но дело было не в том, что Александру Борисовичу нравилось преодолевать пустыню. Он рвался вперед от нетерпения, желая как можно скорее принять бой и заняться своим настоящим делом.

Таким, где на карту ставятся человеческие жизни и твоя собственная карта в любой момент может быть побита.

Возле следующего мотеля Александр Борисович увидел припаркованный внедорожник, рядом с которым прогуливался чернокожий мужчина под тридцать в очках.

Сбросив рюкзак, Турецкий направился прямо к нему:

— Вы Майкл?

— Да, я есть Майкл, — на ломаном русском ответил мужчина. — А вы Александр Турецкий?

Александр Борисович кивнул:

— Можно просто Саша. Майкл, вы давно меня ждете?

— Уже примерно около где-то полтора часа, — ответил Майкл, посмотрев на часы. — Вы уже готовы сейчас ехать?

— Да, я готов, — подтвердил Александр Борисович. — Сейчас, я только предупрежу своих.

Решив не терять времени, Александр Борисович подошел к Вите Солонину:

— Витя, мне сейчас надо уехать. Если что, объяснись как-нибудь с Юшиным и с остальными. У меня сейчас на это нет времени.

— Это по поводу того дела, ради которого ты сюда приехал?

— Оно самое.

— А он кто? — Солонин кивнул в сторону Майкла. — Ты в нем уверен?

— Переводчик. Мне посоветовали его в нашем посольстве. Там знают, что мы поедем вместе. Так что на этот счет я спокоен.

— А как все остальное? — спросил Солонин.

— А насчет всего остального я не уверен, — скептически улыбнулся Александр Борисович. — Но, как говорится, там видно будет.

— Ну что же, удачи, Саша.

— Спасибо, Витя. И тебе тоже.

— Да, — как-то слишком растерянно согласился Солонин, — и мне тоже.

До деревни верховного вождя, как и говорил Федор Хмелев, ехать оказалось действительно недолго. Практически всю дорогу молчали.

Александр Борисович был погружен в свои мысли, а Майкл, видя это, предпочитал не задавать лишних вопросов.

Лишь когда до деревни оставалось совсем немного, он нарушил молчание.

— Мы практически приехали до конца, — произнес он, поворачиваясь к Александру Борисовичу.

— Скажите, Майкл, — отреагировал Турецкий, — а вы знаете верховного вождя?

— Да, я видел его много раз. Я часто езжу в этих краях. Но лично мы, конечно, не знакомы. Я из другого народа. Мой народ — овамбо — более сильный, большой, чем гереро, — добавил он с гордостью. — У меня есть свой верховный вождь.

— А он может отказаться встретиться со мной?

— Может. Да, — кивнул головой Майкл. — Но я скажу, что вы приехали из России специально, чтобы встретиться с могущественным вождем Кауримо Ритуако. Тогда он не есть будет вам причины отказать.

Хотя Майкл и бессовестно нарушал грамматические правила русского языка, Александр Борисович был поражен, как этот чернокожий африканец, который, по словам того же Федора Хмелева, знал все местные диалекты, умеет правильно выражать свои мысли.

…Верховный вождь народа гереро Кауримо Ритуако принял Александра Борисовича в своей хижине.

Перед этим его и Майкла тщательно обыскали, а также проверили их машину.

По деревне они шли, окруженные конвоем, и Александр Борисович постоянно ловил на себе любопытные взгляды жителей деревни. Ситуация была, мягко скажем, неприятной.

Кроме верховного вождя в хижине находилось двое вооруженных короткоствольными автоматами охранников. Охранники стояли по обе стороны от вождя, и дула их автоматов были направлены на внезапных гостей.

Войдя, Александр Борисович первым делом поклонился, как его учил Федор Хмелев, и после этого произнес длинную речь о цели своего визита.

Все это время не понимавший ни слова Кауримо Ритуако молчал и равнодушно разглядывал лицо Александра Борисовича.

Турецкому от этого взгляда было не по себе, но он старался абстрагироваться и ничем не показывать своего смущения.

Наконец Александр Борисович заметил, что начал повторяться, и замолчал, предоставив слово Майклу.

Верховный вождь слушал перевод, и теперь уже Александр Борисович рассматривал его лицо.

Пока говорил переводчик, на лице Кауримо Ритуако не дрогнул ни один мускул. Взгляд по-прежнему был равнодушным, а глаза устремлены на Александра Борисовича.

Когда переводчик закончил говорить, Кауримо Ритуако какое-то время сидел молча, а потом сказал несколько слов. Александр Борисович повернулся к Майклу:

— Что он сказал?

— Он сказать, что это его не касаться, — виновато перевел Майкл и добавил: — Мне очень жаль. Нам надо сейчас уходить.

Но не тот был человек Александр Борисович Турецкий, чтобы вот так вот развернуться и уйти. Он вдруг почувствовал, что его охватывает чудовищная злоба на этого старика.

Он, Турецкий, помощник заместителя генерального прокурора Российской Федерации, плюнул на все свои дела, уехал от семьи в канун Нового года на край света, как последний кретин надрывался на испытаниях — и все ради чего? Чтобы ему, как последней шавке, указали на дверь?

Ну уж нет!

— Скажи ему, что я продолжу, — обратился Александр Борисович к Майклу. — И обязательно узнай, могу ли я говорить откровенно? Или верховный вождь предпочитает, чтобы с ним разговаривали вежливо?

Александр Борисович схитрил.

Он не собирался говорить ничего предосудительного. Он был бы дураком, если, находясь под прицелами двух автоматов, решился бы на это.

Но в русской народной дипломатии, о которой не подозревал верховный вождь гереро, существует некое загадочное явление, которое условно можно обозначить как процесс раздирания на груди рубашки.

Что выглядит более искренним и неподдельным, чем человек, со слезами на глазах рвущий на груди рубашку?