Разумеется, Остер допустил серьезный промах, но он не мог предвидеть, что, расследуя уголовное дело, связанное с незаконными валютными операциями, гестапо приобретает право на любые следственные мероприятия, включая и обыски в государственных учреждениях и организациях. Стало крупной удачей для гестапо и большим несчастьем для Остера и его сотрудников, что уже в самом начале расследования в руки Рёдера попали улики политического характера, сильно компрометировавшие как самого Остера, как и абвер в целом.

Окрыленный успехом, Рёдер растянул расследование на многие недели; он вел себя исключительно надменно, запугивал свидетелей, кичился своими личными связями с Герингом, но далеко не продвинулся. Правда, в Мюнхене был арестован доктор Йозеф Мюллер, но это могло произойти и на основании показаний задержанных прежде двух сотрудников мюнхенского филиала абвера. А поскольку представший перед судом доктор Мюллер был, в конце концов, оправдан, то можно полагать, что у гестапо не оказалось достаточно доказательств антиправительственной деятельности в недрах абвера. Но на свободу доктор Мюллер все-таки не вышел: гестапо оставило его у себя под стражей. В те же дни оправдательный вердикт обычного суда, вынесенный гражданам, занесенным в «черный список» гестапо, не был поводом для радости. В гораздо лучшем положении оказывались лица, осужденные на сравнительно непродолжительные сроки лишения свободы, которые затем для отбытия срока наказания помещались в тюрьмы, находившиеся в ведении министерства юстиции, и на какое-то время были избавлены от произвола гестапо. С помощью главного судьи сухопутных войск доктора Зака судебный процесс над Донаньи сильно затянулся, но после неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 г. гестапо окончательно распоясалось, и Донаньи стал жертвой «охоты на ведьм».

Однако вернемся к расследованию Рёдера в абвере. Реальная опасность для всей деятельности абвера побуждала Канариса к небывалой активности. От него вновь потребовалась вся присущая ему изворотливость, и он нажал на все регистры, чтобы противодействовать Рёдеру, чье неуклюжее поведение и бестактность были Канарису на руку. Канарис сумел убедить Кейтеля в том, что Рёдер в своем рвении вышел далеко за пределы своих полномочий, что нападки на абвер всего лишь ширма, а по сути это атака СС на вермахт, на его руководство и на начальника ОКВ лично. И Кейтель зашевелился. Рёдера от расследования отстранили и понизили в должности до главного судьи воздушной армии, дислоцированной на Балканах, подальше от Берлина.

Воистину велико было раздражение Канариса, вызванное поведением Рёдера, если адмирал, стойкий противник всякого насилия, стал по крайней мере вдохновителем физического на него воздействия. В ходе расследования Рёдер позволил себе пренебрежительно отозваться о личном составе дивизии «Бранденбург», охарактеризовав его как «сборище трусов и симулянтов». Командир дивизии генерал-майор фон Пфульштайн, узнавший об этом от Канариса, потребовал от Рёдера объяснений и, когда тот не смог сказать ничего вразумительного, дал ему пощечину. Пфульштайна арестовали, а Канарис тотчас же отправился к Кейтелю и заявил, что генерал, требуя объяснений, действовал по его указанию, а потому он, мол, считает себя в известной мере ответственным за случившееся и должен находиться под домашним арестом до тех пор, пока Пфульштайна не выпустят на свободу. И Канарис в самом деле целую неделю не покидал стен своего дома и вновь явился в свой служебный кабинет только после того, как Кейтель сообщил ему, что дело против Пфульштайна прекращено.

Но вернемся еще раз к расследованию. В один из моментов у Кейтеля состоялся обстоятельный разговор с Гиммлером, который, по сведениям из гестаповских кругов, занял позицию, наводящую на определенные размышления. Гиммлер якобы заявил Кейтелю, что с расследованием он не связывает никакие собственные интересы и ничего не имеет против Канариса. Но это дело, мол, должно послужить Канарису хорошим уроком не брать к себе на работу ненадежных элементов или своевременно от них избавляться. Трудно поверить, что Гиммлер в это самое время, то есть летом 1943 г., был настолько несведущим, каким старался представить себя. За его кажущимся безразличием должно было скрываться что-то большее.

Во всяком случае, эта позиция Гиммлера дала Кейтелю желанный повод распорядиться о прекращении исследования политического аспекта мюнхенского дела, тем более что полученный до тех пор материал был чрезвычайно скуден и не давал возможности зацепиться за что-то более осязаемое. И расследование вернулось на прежние рельсы уголовно наказуемых валютных и таможенных деяний.

С арестом Донаньи и уходом Остера значение абвера как базы и инструмента движения Сопротивления серьезно изменилось к худшему. Одновременно сильно поредели ряды ближайших помощников Канариса, пользовавшихся его безраздельным доверием. Все сильнее давало о себе знать чувство тоскливого одиночества. В этот период к числу его друзей принадлежал пианист Гельмут Маурер, сосед по дому в Шлахтензее. С течением времени просто соседские отношения переросли в настоящую дружбу между высокообразованным, обладавшим тонким вкусом музыкантом и семейством Канариса. Когда во время войны возможность призыва Маурера в вооруженные силы сделалась вполне реальной, Канарис предложил ему поступить на службу в абвер в качестве вольнонаемного. Таким образом в течение ряда лет у него в скромной должности был человек, которому он мог абсолютно довериться. Чем дольше тянулась война, чем больше сужался круг истинных друзей, тем важнее делалась роль «дяди Мау», как обычно называл его Канарис, которому он исповедовал свои заботы и сомнения.

По мере развития событий все очевиднее становилась правота Канариса, пессимистически оценивавшего возможность решающих перемен к лучшему путем государственного переворота. Ослабли контакты и с оппозиционерами, собравшимися вокруг Бека. Инициатива постепенно перешла в руки молодых штабных офицеров, среди которых особенно выделялся полковник граф Штауффенберг и у которых были несколько иные идеи относительно спасения Германии, чем у «гражданских» лиц, тяготевших к Остеру. Они не придавали значения – и совершенно напрасно, как оказалось впоследствии, – некоторым важным элементам, содержавшимся в тщательно продуманных и проработанных планах Остера и его сторонников. Да и политические намерения Штауффенберга и окружающих его лиц были Канарису чужды. Но он продолжал с прежней настойчивостью защищаться от наскоков РСХА и по собственной инициативе предпринимал конкретные шаги, вроде, например, уже описанного эпизода с предупреждением генерала Аме в Венеции. Иногда в эти недели и месяцы у него возникало страстное желание бросить все и выйти из борьбы, не имевшей ни малейших шансов на успех. Но Канарис старался не поддаваться минутной слабости. Он твердо придерживался собственной заповеди, которую в начале войны изложил «дяде Мау», вручая ему подарок – роман «Цусима» Франка Тисса. Тогда он, в частности, имея в виду командующего Балтийским флотом адмирала Рожественского, сказал: «Видите ли, этот человек повел свою эскадру, зная, что правительство при подготовке к походу его обмануло, что вскоре после отплытия государство предаст его и осудит, что за его спиной провернули немало махинаций с поставками и что уже собралась орда, готовая пригвоздить его к позорному столбу. Будучи классным специалистом, он прекрасно понимал, что плывет с небольшой эскадрой и плохо обученной командой, понимал, что ему не выстоять в морском сражении с современным японским флотом и никогда больше не видать любимой родины. Он плыл ради России, несмотря ни на что и вполне сознательно. Я, как профессиональный военный, участвую в войне ради Германии и останусь на своем посту, чтобы не допустить на это место кого-нибудь из своры преступников и убийц, только и ждущих удобного момента».