Филис – нежный цветок этого холодного и колкого мира, который мог согреть, которым хотелось любоваться, аромат которого хотелось вдыхать всё глубже.

Аккуратно подхватив девушку на руки и чувствуя, как её ножки обвивали мою талию, я поцеловала длинную шею, на которую так и падали крупные капли воды. Погладив девушку по спине, я невольно почувствовала под пальцами шероховатые рубцы на столь нежной коже и с тревогой подняла взгляд на фиалковые глаза, наполненные теплом и любовью.

– Откуда у тебя эти шрамы? – вода заглушала мой голос, но Филис всегда понимала меня без слов.

– Отец… когда в ярости бьёт меня ремнем или плетью.

Не дав мне ничего ответить, девушка чуть сильнее прильнула, обвивая мою шею руками, нежно коснулась губами моего кольца в носу и тёплым языком обводя шрам на щеке, после чего поднялась выше к двойному пирсингу в брови. Легонько поглаживая сильную спину и ощущая позвоночник под пальцами, чередующиеся со шрамами, я растворилась в тепле Филис – её осторожные, аккуратные прикосновения, поспешные поцелуи, язычок, касающийся шрама… Никогда ещё прежде никто так нежно не трогал моего шрама на щеке – Джозеф старался вообще его не прикасаться.

Мысль о нём вызвала лёгкую дрожь во всём моём теле, но я тут же отогнала её от себя, запихнула в глубь сердца, выкинула в мусорное ведро, как разбивающее сердце романтическое письмо. Филис – вот кто останется со мной навсегда. Именно этот человек.

Именно она.

– Я тогда подумала, что это конец наших так и не начавшихся отношений… – тихо прошептала я, прижимая к себе этот нежный цветок, а она, Филис, посмотрела на меня самым счастливым взглядом из всех, что я видела, самым тёплым и нежным.

– А это оказалось лишь их начало.

Все отделены друг от друга тайнами, а через пропасти между людьми ведут обманчивые мосты мнений и иллюзий вместо прочного моста признания.

Карл Густав Юнг

– Знаете, какое чувство самое отвратительное? Чувство, когда тот самый человек рядом, но с каждым разом всё дальше. Чувство, когда с ним тепло, но ты ощущаешь, что становится холоднее. Чувство, когда ты стоишь с завязанными глазами в неизвестном месте и пытаешься понять, куда двигаться. Когда он твой единственный путеводитель, но уже не показывает тебе дорогу. Он сам становится тем, кого ты пытаешься найти.

Я и вправду пыталась найти Джозефа. Прошло пять дней с Рождества, и это время понадобилось всем тем, кто хотел проснуться после дикой вечеринки в доме Элроя. Сам он не отпускал меня, всё время запрягал работой телохранителя, брал меня с собой для переговоров с криминальными бандами и с «пламенными». Динх со своей компанией пока не нападали на меня, но я была уверена, что это из-за того, что постоянно находилась рядом с Элроем. Но сегодня решила наконец-то найти Джозефа – тоска по нему стала невыносимой, как и страх за него. И даже отношения с Филис не помогали мне отвлечься от тревог за парня, а сама Филис была только рада, когда я сказала ей сегодня утром, что отправлюсь его искать.

Искать лучик света в кромешной тьме, надеясь, что он не погас.

– Чувство, когда ты затаиваешь дыхание, а воздух в лёгких уже кончился, но ты не можешь вдохнуть новую порцию – вдыхать уже нечего. Чувство, когда что-то ужасное нападает на тебя и ты нуждаешься в спасении. Когда ты один и пытаешься позвать на помощь того единственного, кто был рядом. Когда открываешь рот в попытке крикнуть, но не можешь. Когда сил хватает лишь на шёпот – тот самый шёпот, который он не услышит, потому что он слишком далеко. Когда этот шёпот превращается в немой звук – в отсутствие звука. Чувство, когда ты не умеешь плавать, но ныряешь с ним в воду. Когда ты держишься за него, и он держит тебя. Когда вместе вы осиливаете середину тебе неизведанного океана, а он вдруг отпускает твою руку. И ты тонешь. Тонешь. Т-о-н-е-ш-ь. Пытаешься ухватиться, но не можешь. Когда сквозь толщу воды ты видишь, как он уплывает без тебя. Оставляет тебя одну.

Так много домов сгорело, а вместе с ними и людей. Дымящиеся обломки топили недавно выпавший снег, опечаленные люди призраками бродили по опустевшим улицам, полным пепла, крови и трупов, которых становилось всё больше из-за террористических актов. Пожалуй, это было самое грустное Рождество за последние несколько лет: в воздухе ощущалась вся боль погибших и все страдания выживших; из звуков осталась лишь тишина, временами прерываемая взрывами или стрельбой.

Впервые Колдстрейн выглядел таким несчастным: мне было больно смотреть на искореженные родные улицы, на разбитые окна оставшихся домов, на сожжённые деревья и полные сажи и слёз лица редких прохожих. Почти нигде не горел свет, светофоры почти все оказались сломаны, машины ещё реже проезжали по забитым обломками домов дорогам. Безжизненный заброшенный Колдстрейн: много погибло, многие уехали или сидели в тюрьмах, другие теперь жили в единственном безопасном городе под названием Уно. В груди разлилась тёплая надежда: может, Джозеф вместе со своей семьёй ухал туда, потому что никто из них не болел этим неизвестным вирусом? Может, он просто решил начать новую жизнь? И если это так, то я была рада, что он останется живым, даже если ему придётся состариться уже без меня. Самое главное – он будет жить.

Ж-и-т-ь.

– И лучше умереть от реального холода; лучше закрыть глаза и оказаться у настоящего обрыва, упасть и разбиться; лучше в действительности задохнуться; лучше, чтобы кровь стыла от ужаса и не в силах справиться со страхом – провалиться навечно в кому; лучше спрыгнуть с моста в существующее море, сразу в середину, без раздумий, и позволить пучине утащить тебя на дно. Что угодно лучше, лишь бы больше никогда не ощущать этого опустошения, этого одиночества – словно из тебя выпили всё содержимое, как из коробочки с соком. И теперь от твоего существования нет смысла. Теперь ты бесполезен. Теперь ты один. Один.

Мэйт не позвонил мне после эфира, которого впервые не смотрел. Он не пришёл на помощь, не стал шутить или меня успокаивать, не написал сообщение, не заверил меня, что я не одинока. Он как Джозеф – исчез, оставив меня одну. Да, у меня были мои друзья, была Филис, но всё это не заставляло чувствовать себя полноценной, как бы мне ни хотелось, ведь разбитую половину собственного сердца так быстро не заменишь, не вылечишь. А самый лёгкий способ – найти того, кто залечит все раны. Но так ли это легко на самом деле?..

Я сидела в уличном кафе «Дорога в небеса», которое, казалось бы, осталось единственным местом, не тронутым ни болезнью, ни войной, ни болью. Оно до сих пор оставалось для меня самым родным: и этот берег с чайками, и эти опустевшие круглые столы, и эти потускневшие гирлянды с лампочками, и этот запах горячей выпечки и кофе. Но сейчас здесь оказалось так мало людей, что я ощущала себя ещё более одинокой, сидящей в дальнем углу с чашкой глинтвейна в холодных руках с разбитыми костяшками. И как бы Ричелл ни говорила о том, что человека делали одиноким лишь его мысли, я не могла отделаться от ощущения, что совсем скоро останусь полностью одна.