– Он сын мой и моего брата, – устало проговорила мадам Жизель,словно у нее вдруг разом кончились все силы. – С тех пор как нам было попятнадцать лет, с тех пор как мы жили в родных венгерских горах, на прекрасномголубом Дунае, мы с Сильвестром страстно любили друг друга. Нас разлучилилюдские предрассудки, я вышла замуж за старого французского графа, но сынародила от того, кого любила. Мы вынуждены были таить свою страсть. Сильвестрбыл красив, как греческий бог… о, как он был красив! – Мадам Жизель мечтательнопокачала головой, и глаза ее затуманились. – Женщины не давали ему проходу, даи он ни одной не пропускал. Я только смеялась, зная: он все равно вернется комне, обогащенный новым опытом, и мы вместе посмеемся над очередной обманутойдурочкой. И так было всегда – до тех пор, пока Сильвестр не встретил женурусского министра Марию Корф…

Ангелина кивнула. Она уже догадалась, о чем сейчас пойдетречь. Вот наконец и открывается завеса тайны, завеса многолетней ненависти!

– Она вскружила ему голову! – воскликнула графиня. – Онапленила его, приковала к себе цепями страсти… и хладнокровно использовала его,а сама мечтала об одном: завоевать любовь своего мужа, барона с ледянымсердцем! По ее наущению Сильвестр даже вызвал на дуэль Корфа. Он был воском вруках своей любовницы, ибо и впрямь любил ее, в то время как Мария топтала его,как ничтожный прах! Я знала: пока Мария равнодушна к Сильвестру, он неуспокоится. Он всегда хотел только недостижимого. И я посоветовала ему убитьКорфа, но так, чтобы никто не вздумал подозревать его. Все было устроено…

– Но мой отец жив! – воскликнула Ангелина.

– Жив, увы! – воздела руки мадам Жизель, и, несмотря на всюсерьезность момента, Ангелина едва не прыснула: так нелепо выглядела графиня,демонстрировавшая свое отчаяние. – Он остался жив, хотя его долгое время всесчитали мертвым, в том числе и Мария, и сам Сильвестр. И что-то надломилось вдуше брата, что-то сломалось навеки! Он не смог простить себе этого убийства,хотя не раз побеждал своих врагов на дуэли. И он пал… от руки твоей матери,Марии Корф! А все, что осталось мне, – это месть! Если мне не удалось вырватьледяное сердце Корфа, то я могу выцарапать глаза тебе – ибо они точь-в-точь каку него!

И мадам Жизель кинулась на Ангелину, выставив перед собойскрюченные пальцы. Но Оливье и Гарофано вовремя ее перехватили, сообразивнаконец, что пора вмешаться.

Ангелина даже не шелохнулась. Стояла, понурив голову,негодуя, почему ее родители оказались так немилостивы к ней? Почему никогда нерассказывали о том сплетении судеб и событий, в которое, оказывается, она былавовлечена еще до своего рождения? Считали ее глупышкой, ничего не способнойпонять? Ждали подходящего часа? Или просто забыли, отмели прошлое, будтоненужный мусор?.. А зря, а напрасно, ибо из этого мусора проросли злые цветы,отравившие ее настоящее, а из настоящего уже тянутся ростки в будущее, и толькобогу ведомо, что ждет ее в будущем.

Она подняла голову и взглянула на мадам Жизель, которую свеликим трудом удерживали двое мужчин, ибо ярость придавала ей силы: ярость оттого, что она так и не увидела слез и боли на лице Ангелины. О месть, страстьмелких душ! Как она мила жестоким, бессердечным, убогим натурам – особеннокогда зло можно творить безнаказанно, упиваясь неведением глупой жертвы. Ну чтоже, все, что было, – чудовищно, страшно, однако ведь – позади! Осталось толькоповернуть обратно, и если несчастная, забитая Анжель как-то пробрела этот путь,то уж Ангелина – с ее новым знанием, новыми силами, обновленной душой! –пройдет наверняка!

Она повернулась к берегу, но тут Оливье схватил ее за руку:

– Куда ты?

Ангелина с улыбкой вглядывалась в его доброе, встревоженноелицо. Он красив, а все-таки черты его какие-то чужие. Она вспоминала теперь,что лица французов всегда казались ей какими-то ненастоящими, негармоничными,словно из воска вылепленными, – правильные черты, а все же не освещенные темвнутренним светом, который делает особенно милыми и родными русские лица.Русские необыкновенно красивы, подумала Ангелина, и волна счастья захлестнулаее, когда она поняла, что отныне будет видеть вокруг себя только русские лица.И все-таки спасибо тебе, Оливье де ла Фонтейн! Ангелина никогда тебя назабудет. Благодаря тебе, только тебе она будет с нежной, смущенной улыбкойвспоминать пройденный ею путь страданий. Никогда не забудет их «брачную ночь»,когда они спали рядом, будто усталые дети…

– Куда ты?! – повторил Оливье, напуганный, а вовсе необрадованный тою улыбкою, с которой смотрела на него Анжель.

– Мне надо вернуться, – гладя его пальцы, стиснувшие еезапястье, и по одному разжимая их, чтобы высвободиться, ласково проговорилаАнгелина. – Я не пойду дальше, я остаюсь в России.

– Но мост рухнул! Как ты пройдешь?!

Ангелина с досадой взглянула на вздувшуюся реку. Да… мост!Ничего, второй еще цел!

– Я пройду по другому мосту. А если не удастся, пережду вдеревне, пока не подойдут наши войска.

– Наши? – переспросил изумленный Оливье.

– Ну конечно, – кивнула она. – Ты разве не понял? Я ведьрусская.

Оливье побелел и опять осторожно взял ее за руку:

– Анжель! Ну посмотри на меня. Что с тобой? Успокойся. Ямало что понял из вашего разговора с этой проклятой бабой, но она говорилатакие жуткие вещи… И ты просто разволновалась, просто… Ну хочешь, я брошу ееобратно в реку? Только бы ты успокоилась!

Он сделал движение к мадам Жизель, та взвизгнула, забилась вруках Гарофано, глядевшего на нее с нескрываемым отвращением.

– Хорошо бы! – мечтательно протянула Ангелина. – Однакопусть живет. Ядовитые зубы у нее уже вырваны. А ты все же пойми: я никогда тебяне забуду, но мне надо вернуться. Я вспомнила, кто я! Я – русская! Я…

– Молчи! – прошептал Оливье, опасливо озираясь. – Тыбредишь, Анжель…

Ангелина посмотрела на Гарофано, который сотворил крестноезнамение и сделал пальцами «рожки» – на всякий случай. И он тоже озирался сопаскою и даже прижал палец к губам, призывая Ангелину к молчанию.

– Вот-вот, – кивнула мадам Жизель с немалым злорадством. –Silentium! Silentium! [73] Вообрази, что тут произойдет, если этим несчастным,едва избежавшим смерти, сказать, что русская шлюха бесстыдно шпионила за ними?

– Заткнись! – рявкнул Гарофано.

– Да, помолчи, помолчи, Анжель, – твердил Оливье. – Забудь,успокойся, уйдем отсюда. Ты отдохнешь в деревне, поешь, успокоишься… всепройдет.