В тот же день наш полк занял Русскую и Татарскую Караболку. Что делать дальше — мы не знали. Приказа для продолжения действий не было. Кроме того, полк не имел связи ни с правым, ни с левым соседом, ни со штабом дивизии.

На второй день мне стало известно, что крупные силы противника, находящегося в районе Камень-Уральского, выдвигаются в сторону Воскресенского (а там — более тысячи пленных белогвардейцев, взятых нами накануне). В связи с усложнившейся обстановкой я срочно выехал в Воскресенское, поднял по тревоге пленных и направил их в Верхний Уфалей, где, как выяснилось позже, развернулся штаб дивизии.

После этого я вернулся в Русскую Караболку. Возле штаба полка меня окликнул Денисов. Высунувшись из окна, он позвал меня к себе в дом. В сенях пахло пельменями. Обворожительный запах… И какой русский человек не любит это сибирское блюдо — пельмени! Заказывали, бывало, как минимум по полсотни на брата, а иногда и больше. Но нашей трапезе не суждено было продолжаться долго: Русская Караболка обстреливалась артиллерийским огнем противника, и один снаряд разорвался перед окнами нашего дома. Рама вылетела, и все, что было на столе, смело как метлой. Мы оба, оглушенные, оказались на полу.

Звон в ушах долго не проходил. Ничего не поделаешь — погибли пельмени, наслаждаться которыми в ту пору приходилось, к сожалению, довольно редко.

Из Русской и Татарской Караболки наш полк выступил 21 июля через Темряс на Урукуль. В авангарде шел 3-й батальон Андриянова. У деревни Урукуль батальон был атакован противником со стороны озера Терен-Куль. Завязался горячий бой. Против атакующего противника мы развернули 1-й батальон Кузьмина, а во фланг ударила конная разведка Гурьянова. Враг не выдержал и начал отступать.

От пленных офицеров я узнал, что против нас ведут бои остатки 47-го полка, усиленного инженерной и понтонной ротами корпуса Войцеховского. Командовал этой частью капитан Ткаченко, который сумел удрать под Караболкой. Решили во что бы то ни стало окружить 47-й полк, прижав его к озеру Терен-Куль, и наконец поймать Ткаченко.

Тут ко мне подъехал Денисов. У него было грустное лицо. Он очень любил комбата Андриянова и рассказал о его тяжелом ранении: Андриянов был ранен в лицо, пуля пробила верхнюю челюсть и вышла за ухом…

Прикинули с комиссаром план окружения врага. Решили, что Денисов зайдет к нему в тыл и перережет путь к отступлению, а я с двумя батальонами буду гнать белых к озеру.

Этот на ходу созревший план боя был осуществлен успешно. Остатки 47-го полка с инженерной ротой были разбиты вдребезги. Ткаченко с ординарцами отстреливались до последнего патрона. Мы загнали его в хутор на берегу озера и считали, что он уже в наших руках. Но когда ворвались в хутор, услышали сильный взрыв. Вскочив во двор крайнего дома, увидели троих офицеров, лежащих на земле. Они подорвали себя ручной гранатой. Один из них был Ткаченко. Он еще дышал, когда из кармана его гимнастерки доставали документы…

Так закончил свое существование 47-й полк 12-й дивизии, обмундированный и вооруженный Антантой.

Через час с противоположного берега озера противник открыл сильный артиллерийский огонь. Мы выполнили задачу, нам нечего было делать на открытом берегу. 1-й и 3-й батальоны стали постепенно отходить на Урукуль. Я с конной разведкой также выехал из поселка. Внезапно почти рядом со мной в глубокой, наполненной водой канаве разорвался артиллерийский снаряд. Конь вздыбился, прыгнул через канаву и вместе со мной рухнул на землю. Я потерял сознание. Очнулся в штабе полка, который уже находился в Урукуле. Здесь мне оказали помощь — вправили вывихнутую ногу, дали какое-то снадобье от болей в труди, и я вскоре пришел в себя, только от контузии закладывало уши и гудело в голове.

На столе лежали документы, карты, письма врагов. По ним можно было судить, в каком безвыходном положении оказались здесь колчаковцы. Даже в письмах офицеров сквозили уныние и безнадежность.

Отвечая на вопросы, пленные хвалили наших командиров и бойцов за смелость и инициативу, за неожиданные маневры и обходы. Они называли фамилии Азина, Эйхе, Путно и других. Меня поразили их откровенные признания в том, что в войсках Колчака начался спад моральных сил, что воевать с красными стало трудно.

Вечером 24 июля полк получил задачу наступать на Муслюмово с выходом на реку Теча, имея в виду в дальнейшем захват Нагуманова.

Рано утром 25 июля мы выступили на Муслюмово.

Село Муслюмово… Я запомнил его на всю жизнь. Кажется, именно здесь во мне пробудилось и стало развиваться то самое чутье, которое называется командирским: ответственность за судьбы вверенных тебе людей, умение разгадать замыслы врага и принять единственно верное в сложившейся обстановке решение.

После короткого встречного боя с 46-м полком противника мы заняли Муслюмово. Заняли, и… далее началось то, что я теперь могу назвать «Сталинградом боевой молодости».

Наши передовые роты с ходу переправились на противоположный берег Течи и там, на опушке леса, что тянулся вдоль реки, встретив сильное сопротивление, остановились.

Во второй половине дня противник при поддержке десятка тяжелых орудий неоднократно переходил в контратаки на позиции, занятые полком. Мой наблюдательный пункт в кирпичном здании мельницы оказался в вилке вражеского огня. Несколько прямых попаданий в мельницу вынудили меня искать другое место. Напряжение боя нарастало. С каждым часом противник повторял атаки. При отражении одной из них был убит Сергеев.

Михаил Сергеев, мой боевой товарищ, нередко рисковал жизнью. За несколько дней до гибели он как-то особенно замкнулся. В бою под Русской Караболкой под ним убило коня. Через два дня недалеко от Урукуля другой его лошади пулей пробило оба уха, а у него — полевую сумку. Встретив тогда Сергеева, едущего на лошади, голова которой была перевязана бинтами, я в шутку сказал ему:

— Зачем показываешь цель белогвардейцам?

Он посмотрел на меня, отвернулся, затем спросил:

— А вам, признайтесь, кого больше жалко, коня или меня? — и, помолчав, добавил: — Если меня, то не жалейте… Все равно скоро убьют.

Я надеялся, что это состояние обреченности у него со временем пройдет. И вот здесь, переправившись через реку Течь под обстрелом противника, где было опасно поднять голову, он, спокойно раскуривая папироску, пошел во весь рост вдоль нашей цепи, которая еще не успела как следует окопаться. И был прошит шестью пулями навылет…

В ходе боя было видно, как противник все более наращивает свои силы. Я понял, что о наступлении на этом участке нечего и думать. Белые превосходили нас в пехоте минимум в два раза, в артиллерии — в три.

Наша артиллерийская батарея имела очень ограниченное количество снарядов. Склады с боеприпасами отстали от нас на 80–100 километров. Мне пришлось задуматься: как действовать дальше?

Оценивая позиции полка в районе Муслюмова, я пришел к выводу, что они невыгодны как для обороны, так и для наступления. Здесь противник мог использовать скрытые подходы к флангам наших позиций и даже выйти в тыл.