— Дику и Гиринно ты любишь больше меня, — обвиняла меня Клеида.

— Вовсе нет. Больше всех я люблю тебя. И всегда любила.

— Тогда зачем тебе эти дурацкие ученицы? — возражала Клекда. — Анактория обманывает тебя. Гиринно тщеславна, как павлин. У Аттиды нет никаких способностей к игре на лире.

— Но если я буду всего лишь бабушкой, я быстро захирею, — сказала я. — Чтобы оставаться собой, мне нужны мои песни. Учительство — мое призвание.

— Твое призвание — твой внук, — настаивала Клеида. — Послушай, как он плачет!

— Я не стану пренебрегать им, обещаю тебе, — сказала я.

Клеида обиженно шмыгнула носом.

Я построила небольшой храм в роще за моим родным домом, и там мы танцевали и пели наши песни Афродите. После всех странствий у меня не оставалось сомнений в том, что она самая могущественная из всех богинь, и я воспитывала моих учениц в почтении к Афродите.

— Боги безразличны к нам, — говорила я моим ученицам. — Мы должны привлекать их красотой наших песен и танцев, улещивать их жертвоприношениями, делать себя достойными их внимания. Для них наша жизнь — вещь такая же мимолетная, как листья на деревьях. Им хватает собственных интриг. Они любят, воюют, уничтожают. Стоит им моргнуть — и нас нет. Если мы хотим быть для них чем-то большим, чем опадающие листья, нужно петь такие божественные песни, чтобы они не могли не услышать.

В роще за домом моего деда мы воскуряли благовония Афродите и прославляли ее танцами и песнями. Мы подносили ей первые плоды с виноградников и оливковых деревьев. Мы вываливали ей груды яблок и персиков. Мы поджаривали жирные окорока белых телят, украшали их цветами и посыпали ячменем. Мы устраивали состязания на лучшую песню, самый красивый танец, изысканнейшие одеяния. В самые теплые летние ночи мы сбрасывали с себя все и танцевали обнаженными под луной, взывая к Афродите.

Из Сапфо выжат этот мед, что подношу я тебе,

Он липкий, как любовь, питательный, как материнское молоко,

Прекрасный для Зевса, как дева, которой не Гера имя,

Сладостный для Афродиты, как восставший фаллос любовника.

Откуда нам было знать, что за нашими служениями богине наблюдают? Слух о наших танцах нагишом разнесся по холмам от Эреса до Митилены. Одна строчка («Прекрасно тело Мнасидики, даже прекраснее, чем нежное тело Гиринно») цитировалась как доказательство нашей развращенности. Родопис распустила слух, будто я готовлю менад, которые будут голыми руками разрывать на куски мужчин и детей. Говорили, что я развратила собственную дочь, но мне и этого показалось мало, и я перешла на чужих дочерей.

Строки из моих песен всегда цитировались вырванными из контекста. «Красота твоя — пища моего желания» — эти слова повторяли по всему острову. Другой такой строкой стала эта: «Усни на нежной груди твоей подруги». Да, некоторые мои ученицы вызывали у меня нежнейшее чувство, и они предпочли бы умереть, чем покинуть меня. Но большая наша беда началась с самоубийства Тимады.

Тимада приехала ко мне из Лидии, когда ей было тринадцать. Пухленькая, с рыжими кудряшками, она имела врожденный талант к пению и игре на лире. Все, что я знала о моем искусстве, я передала ей. Она расцвела от моих забот. Впечатление было такое, будто прежде никто не поощрял ее, и она впитывала то, что ей давала я, как губка. Это можно было сказать о многих девушках, которые выросли не на Лесбосе. Сколько же было во мне свободы — я принимала ее как нечто само собой разумеющееся, даже несмотря на долгую войну, когда просто жила на этом острове. В мире было столько мест, где с женщинами обращались не лучше, чем с рабами.

Тимада смотрела на меня и говорила:

— Сапфо, когда я вырасту и стану взрослой женщиной, я хочу быть похожей на тебя.

— Ты не знаешь, сколько скорби выпало на мою долю. Не желай себе того, чего не знаешь.

— Ты просто скромничаешь. Ты моя героиня. Когда я думаю, что мир жесток к женщинам, я думаю о тебе, о том, как ты преодолела все напасти, которые выпадают на женскую долю. У тебя даже есть красавица дочь и внук, так похожий на тебя. Я всем сердцем жалею, что мне не повезло родиться твоей дочерью.

Эта ее избыточная эмоциональность беспокоила меня. Когда сердце открыто, в него попадает не только мед, но и стрелы. Я разрывалась между потребностью слышать хвалебные речи Тимады и страхом, что это плохо кончится. Как бы то ни было, я любила ее, а она меня. Я научила ее искусству наслаждения, как учила этому амазонок, и она целиком отдала мне свое сердце. То, с каким безрассудством она это сделала, обеспокоило меня.

Тимада расцвела в Эресе. Она оставалась с нами два года, и за это время совершенствовались ее мастерство и бесстрашие. Поначалу она, как и другие, подражала моему стилю, но вскоре обрела собственный голос, и ее лирическая метрика стала свежей, игривой и живой.

Потом пришло известие от ее отца из Сард, что он выдает ее замуж за одного придворного — своего приятеля. Человек этот был стар, богат и отвратителен. Старая как мир история. Тимада написала отцу, умоляя позволить ей остаться на Лесбосе. Он в ответ написал, что она непокорная дочь и он разочарован.

Я видела ее внутреннюю борьбу. Мать ее умерла во время родов, и Тимада была уверена, что ее ожидает такая же судьба. Она боялась замужества и рождения ребенка, как боялась потери свободы. Кто мог винить ее в этом? Получение женщиной образования всегда приводит к такому парадоксу. Мы учим дев быть свободными, а потом, выдавая замуж, порабощаем их.

— Я не хочу разочаровывать отца, но и не могу сделать то, что он просит, — плакала она. — Я скорее умру, чем покину тебя!

— Ты должна молиться богам и делать то, что велит тебе сердце, — сказала я.

— Но что сделала ты, когда была молодой? — спросила Тима. — Говорят, ты убежала с Алкеем.

— Не могу этого отрицать.

— Так если ты была бунтаркой… почему ты ждешь покорности от меня?

— Я жду только того, что ты будешь верна себе. Никто не может просить у тебя большего.

Тимада обняла меня.

— Сапфо, помоги мне спастись от моего отца! — воскликнула она.

— Я могу сделать что угодно, кроме этого, — ответила я.

И потом я сказала ей то, что всегда говорила девушкам в ее возрасте, — что жизнь непредсказуема, что будущее невозможно предвидеть, что жизнь полна удивительных неожиданностей, хороших и плохих… что смерть приходит ох как быстро. Я говорила с ней так, как моя мать говорила со мной, когда я противилась браку с Керкилом. Вот ведь ирония судьбы! Моя мать была мертва, а я стала как моя мать! С возрастом я даже внешне стала походить на нее. Иногда я представляла себя со стороны и думала: вот идет моя мать.

Впечатление, что Тимаду утешили мои слова, было обманчиво. Она пошла на море купаться с Дикой. Сплела венок из трав и цветов для Аттиды. Подарила мне разукрашенный сардский обруч для волос. Все это было приготовлением.