у каждого экземпляра теперь был четкий и уникальный набор цифр, состоящий из номера залы, шкапа, полки и места на ней.

Я, конечно, был восхищен столь важными и нужными изменениями в работе библиотеки, но на моих планах они ставили жирный крест. Из-за чрезмерной занятости библиотекарей выдавались только книги, стоявшие в самом читальном зале. Раритетов прошлого века среди них не было, лишь модные романы и учебники. Запрятать чеки в них было бы безумием. Как правило, подобные книги поступают в библиотеку в нескольких экземплярах, один из которых попадает в читальный зал. Через несколько лет, сильно обтрепавшись после сотен читательских рук, он будет безжалостно списан, потому что в фонде прекрасно сохранился его дублет.

В расстроенных чувствах я отправился к выходу, но меня окликнули. Повернувшись, я узнал старика-библиотекаря, который помнил меня с кадетских лет. Мы разговорились. Я посетовал, что не могу заказать нужных книг. И он подсказал способ, как их получить – стать на время вольнотрудящимся сотрудником библиотеки. Я с радостью ухватился за эту идейку и с этого дня три-четыре раза в неделю трудился в Публичке: выдавал книги в читальном зале, составлял карточки для алфавитного, инвентарного и систематического каталогов, расставлял книги на полках, присваивая им в соответствии с утвержденными правилами шифры. В течение первого месяца я подобрал для своих целей два фолианта: «Историю града Константинополя с начала построения его до нынешних времен», изданную в 1791 году, и «Оценка лекарствам», напечатанную в 1789 году. Исходя из их высоты, обе они должны были занять место в восемнадцатом зале. «Константинополь» на пятой полке двадцать восьмого шкафа, а «Лекарства» – на первой полке четырнадцатого. Какое же займут они место, зависело исключительно от меня. К тому моменту я уже придумал способ сообщить вам, мои дорогие, местонахождение чеков. Я нанял художника Б-ва, который немного подправил мой портрет, написанный им после выпуска из кадетского корпуса в подарок матери. Тогда Б-ов приезжал к нам в имение, я позировал ему в кабинете отца. Вы, конечно же, помните, что там на стене висела его сабля? Он попала и на картину, я сидел к ней правым боком. Теперь же я попросил Б-ва вместо сабли нарисовать там гравюру с изображением петербургского Гостиного Двора. Думаю, вы без труда догадались, что это подсказка и что она указывает на Публичную библиотеку, которая выстроена строго напротив этого здания. Вторая подсказка была спрятана в медальоны – вместо леса и церкви за окном, которые были с натуры нарисованы на портрете, другой художник П. на обоих медальонах изобразил осеннюю облетевшую березу. Сосчитав листики на веточках, вы должны были узнать шифры нужных вам книг.

Место же книг на полках было выбрано мной с подвохом. Ведь я очень боялся, что ваша мать и майор Корнильев перед тем, как отдать медальоны вам, внимательно их изучат и непременно обратят внимание на листики. Как они их расшифруют? Я вспомнил наши детские годы, вечера в казарме, когда уже потушен керосин в лампах, но никто из кадетов ещё не спит. Мы рассказываем друг другу страшные истории про черную комнату в черном доме или про зачарованные клады, зарытые на старых кладбищах. Корнильев в эти клады очень верил и однажды с вакаций приехал с картой, которую купил за три рубля у какого-то бродячего торговца. На ней был нарисован план Смоленского кладбища в Петербурге, посередине которого красным карандашом был нарисован жирный крест.

– Здесь зарыт клад, ей-богу, зарыт, – уверял меня Корнильев.

По его настоятельному требованию в одно из воскресений мы отправились туда. Каково же было его разочарование, когда выяснилось, что не ему одному была продана эта карта и несчастная могилка была уже восемь раз перекопана.

Последнее лето моей жизни я часто посещал Смоленское кладбище – нанятая мной бригада каменщиков возводила наш склеп, и я приезжал контролировать выполнение работ. В одну из поездок я вдруг приметил могилку в виде маленького гробика, на которой прочел «Здесь покоится младенец Воронин, родившийся и скончавшийся в 1828 году мая четвертого дня».

18.28.5.4!!!

А потом на соседнем участке точно такую же могилку младенца Сидорова, родившегося мертвым 14 января 1813 года.

Эх, жаль, я не увижу лица Корнильева, когда он раскопает эти могилы. Очень надеюсь, что его задержат сторожа и посадят в тюрьму за осквернение могил.

Прямо с кладбища я отправился в мастерскую ювелира Брандта, где служил художник П., и сообщил ему количество листочков на березах, а вечером написал вам эти письма. Завтра я пойду в библиотеку и спрячу их вместе с чеками, наклею этикетки, напишу шифр и поставлю книги на полки.

Мне предстоят последние месяцы жизни. Я проведу их с Василием и Ниной. Обоих, как вы знаете, я щедро отблагодарил, отпустив на волю и подарив по крупной сумме денег.

Вас, наверно, мучает вопрос, почему я ни разу после возвращения из плена с вами не встретился? Ответ прост. Я боюсь вас заразить. Но думаю, что все же придется встретиться, чтобы намекнуть вам, что сокровища следует искать в книгах.

Да простит меня Бог и облегчит мне последние страдания. Ваш любящий отец, Иван Чванов».

Эпилог

Незадолго до Рождества Крутилина снова вызвал его высокопревосходительство:

– Вчера обедал с вашим начальством. И обер-полицмейстер кое о чем меня попросил.

– Он теперь не обер-полицмейстер, а градоначальник.

– Ах да, все время забываю. Так вот, а я в ответ попросил его подать на вас представление о награждении третьим Владимиром. Так что мойте шею.

– Не знаю, как и отблагодарить ваше высокопревосходительство…

– Зато я знаю. Посмотреть хочу на моего сыночка.

– Привести его к вам?

– Лучше фотопортрет его принесите. У вас он точно есть. Вы ведь всех задержанных снимаете?

– Хорошо, конечно, рад буду вам услужить.

Вернувшись в сыскное, Крутилин вызвал надзирателя, который заведовал фотоателье:

– Принеси-ка мне фотографию Иннокентия Соловьева, в августе у нас по одному делу проходил.

Но надзиратель вернулся с пустыми руками:

– Нет, такого мы не снимали. Видимо, указания от вас не было.

Из-за недостатка финансирования фотографировали лишь часть задержанных.

– Что ж, тогда пусть Ефимыч зайдет.

Теперешнее местожительство Соловьевых агент сыскной выяснил в адресном столе.

– Собирайся, поехали, – велел он Кешке, топившему на кухне печь.

– Это куда? – спросила Фроська.

– В сыскную, к Крутилину. Он его доставить велел.

– Ты чего натворил? – набросилась мать на сына.

Тот выпучил от удивления глаза:

– Ничего.

– Тогда я еду с вами, – заявила Фроська.

На Большой Морской она без всякого «здрасьте» накинулась на Крутилина:

– Кешка мой