В комнате гудит светский разговор. Никто никого не может расслышать; но это как будто и неважно, так как никто все равно не стал бы дожидаться ответа. Разговор, решила Уинифрид, ведется теперь совсем по-иному, чем в дни ее весны, когда в моде была протяжно-певучая манера. Но все-таки он «забавен», а это, конечно, главное. Даже Форсайты разговаривают чрезвычайно быстро — Флер и Кристофер, Имоджин и младший отпрыск молодого Николаев, Патрик; Сомс, конечно, молчит; зато Джордж у клавикордов то и дело отпускает замечания, и Фрэнси тоже — у камина. Уинифрид подплыла к девятому баронету. Около него, казалось, можно будет отдохнуть; нос у него тонкий и немного нависает над губой, кончики седых усов тоже опущены книзу; она певуче протянула сквозь улыбку:

— Очень мило получилось, не правда ли?

Его улыбка выстрелила ответом, точно хлебным шариком:

— Вы помните, у Фрезера какое-то племя зарывает новобрачных по пояс в землю?

Так же быстро говорит, как все остальные! У него живые темные глаза с сетью морщинок вокруг, как у католического священника. Уинифрид почувствовала вдруг, что может услышать от него неприятные вещи.

— Свадьбы всегда так забавны, — пробормотала она и двинулась дальше, к Сомсу.

Он застыл на месте, и Уинифрид сразу поняла причину его неподвижности. Направо от него Джордж Форсайт, налево — Аннет с Проспером Профоном. Если Сомс пошевелится, он увидит либо эту пару, либо ее отражение в насмешливых глазах Джорджа Форсайта. Он совершенно прав, предпочитая ничего не замечать.

— Говорят, Тимоти умирает, — сказал он мрачно.

— Где ты его похоронишь. Сомс?

— В Хайгете, — он сосчитал по пальцам. — Их там будет двенадцать, включая жен. Как ты находишь Флер?

— Удивительно хороша!

Сомс кивнул головой. Никогда еще дочь не казалась ему красивей, и, однако, он не мог отделаться от впечатления, что во всем этом было что-то неестественное, не мог изгнать из памяти девушку, забившуюся в угол дивана. С той ночи и по сей день он ничего нового от нее не услышал. Он знал от шофера, что она пыталась произвести еще одну атаку на Робин-Хилл и вернулась ни с чем: дом был пуст, она никого не застала. И было ему известно, что она получила письмо, но о содержанки его он знал лишь то, что оно заставило ее прятаться и плакать. Он замечал, что она поглядывала на него украдкой, словно все еще хотела узнать, что в самом деле мог он сделать такого ужасного, что те так ненавидят его. Так и шло! Аннет вернулась домой и уныло проходило лето, когда однажды Флер вдруг заявила, что выходит замуж за Монта. После этого заявления она стала несколько ласковей с отцом. И он уступил — что пользы было противиться? Бог свидетель, он никогда ни чем не хотел ей препятствовать! А молодой человек явно сходил по ней с ума. Конечно, ею двигало отчаяние, и она была молода, до нелепости молода. Но если б он стал возражать, кто знает, что бы она учинила? Вздумала бы, чего доброго, выбрать себе профессию, стала бы врачом или адвокатом — мало ли какая нашла бы на нее дурь! У Флер не было способностей ни к рисованию, ни к поэзии, ни к музыке — единственные, по его мнению, законные занятия для незамужней женщины, если ей непременно нужно в наши дни что-нибудь делать. В общем спокойнее было выдать ее замуж, потому что Сомс слишком хорошо замечал, какая лихорадка и беспокойство владеют ею дома. Аннет тоже относилась к проекту сочувственно, как видел Сомс сквозь завесу своего нежелания знать, каковы ее собственные проекты, если они у нее есть. Аннет сказала: «Пусть ее выходит замуж за этого молодого человека. Он славный мальчик, совсем не такой пустозвон, каким кажется». Откуда взялись у нее подобные выражения. Сомс не знал, но ее согласие успокоило его сомнения. Жена его, как бы она себя ни вела, обладала трезвым взглядом на вещи и угнетающим избытком здравого смысла. Сомс перевел на имя Флер пятьдесят тысяч фунтов, приняв меры, чтобы они не перешли в чужие руки, если дело обернется как-нибудь неладно. А может ли оно обернуться хорошо? Она не забыла того, другого, — Сомс это знал. На медовый месяц они собирались в Испанию. Флер уедет и оставит отца в еще худшем одиночестве. Но после она, может быть, забудет и вернется к нему!

Голос Уинифрид вывел его из задумчивости.

— Как! Чудо из чудес — Джун!

В своем неизменном балахоне — и нелепо же она одевается! — с выбивающимися из-под ленты волосами, появилась двоюродная племянница Сомса, и Флер, увидел он, подошла к ней поздороваться. Обе скрылись из виду в направлении лестницы.

— Право, — сказала Уинифрид, — она способна на самые невозможные поступки. Кто бы вообразил, что она придет!

— Почему ты ее пригласила? — буркнул Сомс.

— Потому что я была уверена, что она ни в коем случае не примет приглашения.

Уинифрид забыла, что за поведением человека лежит общий склад его характера; или, другими словами, она упустила из виду, что Флер попала теперь в разряд «несчастненьких».

Получив приглашение, Джун сперва подумала: «И близко к ним не подойду ни за что на свете!» Но потом в одно прекрасное утро она проснулась от сна, в котором видела Флер, в отчаянии махавшую ей рукой из лодки. И передумала.

Когда Флер подошла и сказала: «Пойдемте наверх, посидите со мной, пока я переоденусь», Джун вышла вслед за нею на лестницу. Девушка пошла вперед, в бывшую комнату Имоджин, предоставленную ей для совершения туалета.

Джун присела на кровать, тонкая и прямая, похожая на маленький стареющий призрак. Флер повернула ключ.

Девушка стояла перед нею, сняв венчальное платье. Какая она хорошенькая!

— Вы, верно, считаете меня дурой, — сказала она, и губы у нее задрожали. — Ведь это должен был бы быть Джон. Но что же делать? Майкл любит меня, а мне все равно. Это хоть вырвет меня из нашего дома.

Засунув руку в кружева на груди, она извлекла письмо.

— Вот что написал мне Джон.

Джун прочла: «Озеро Оканаген, Британская Колумбия. Я не вернусь в Англию. Никогда тебя не забуду. Джон».

— Вы видите, она его надежно упрятала, — сказала Флер.

Джун вернула письмо.

— Вы несправедливы к Ирэн; она все время говорила Джону, что он может поступить как захочет.

Флер горько улыбнулась.

— Скажите, не испортила ли она также и вашу жизнь?

Джун подняла глаза.

— Никто не властен испортить другому жизнь, дорогая. Вздор! Что бы ни случилось, мы не должны сгибаться.

С ужасом увидела она, что девушка упала на колени и зарылась лицом в ее юбку. Приглушенные рыдания достигли слуха Джун.

— Не надо, детка, не надо, — бормотала она растерянно. — Все будет хорошо.

Но острый подбородок девушки крепче и больней прижимался к ее коленям, и страшен был звук ее рыданий.

Ничего, ничего! Она должна через это пройти. Со временем ей станет легче. Джун гладила короткие волосы на этой изящной головке; и все ее распыленное материнское чувство сосредоточилось в руке и через кончики пальцев передавалось девушке.