Волков ещё немного молчит, а потом и говорит:

— Есть у меня дело одно, что не даёт мне покоя. И дело сие железом я разрешить никак не могу.

Агнес, Агнес, ах как она была умна. Девушка кладёт свою маленькую ручку на его огромную и произносит, заглядывая в его лицо:

— Так скажите мне имя этого пса.

Волков коситься на неё, но руки не отнимает:

— А откуда ты знаешь, что у дела моего есть имя?

— Так вы сами сказали, что железом дело ваше не разрешить, значит у вас есть враг, которого вы убить не можете. Видно, враг этот могущественен, — сразу всё объяснила девушка.

— И опасен, — продолжает кавалер. — Недавно он бандитов сильных нанял убить меня. И убил одного из лучших моих людей. А после возглавил большой отряд и повел его на меня.

— Господин, всё, о чем прошу вас: скажите мне имя пса этого, — спокойно, вернее даже беззаботно, произнесла Агнес.

И видно эта беззаботность насторожила Волкова:

— Ладно… После…

— Скажите мне имя пса этого, — повторила девушка, выговаривая каждое слово для убедительности, — господин мой.

— Я подумаю, — ответил кавалер. Он повернулся снял со спинки стула мешок и положил его девушке на колени. — Ещё одно дело для тебя есть.

Сердце Агнес забилось от восторга. Да, у неё на коленях лежало стекло. Стекло, подобное которому она так безуспешно искала уже столько времени. Она волновалась так, словно у неё на коленях лежала голова любящего, сладчайшего из любовников.

— И что же вам нужно, господин мой?

— Я еду на войну, — начал он.

— На войну? Едете? А разве вы не у себя воюете с горными еретиками?

— Нет, теперь еду воевать мужиков, что распоясались и забыли свой долг, Бога и призвание. И хочу знать, вернусь ли живой. Можешь поглядеть в шаре, что со мною будет?

— Конечно. Если вам угодно, я прямо сейчас то и сделаю, — говорила девушка уже краснея. — Помните, как это делается?

— Не помню, как?

— Мне надобно будет раздеться, — отвечала Агнес ещё больше краснея.

— Ах, это, конечно, да… Делай как надо.

— Тогда нам лучше подняться в спальню.

— Ну пошли, — Волков не без труда встал из кресла, так как нога после трёх дней в седле заметно ныла.

— Вижу, раны ваши брат Ипполит не вылечил, — заметила его гримасы боли девушка.

— Эти раны уже не лечатся, — отвечал он ей.

Агнес шла перед ним по лестнице, прижимая к груди мешок с заветной вещью. Встретила она его в своём естественном обличии, но теперь, думая, что придётся перед господином раздеваться, она быстро меняла себя под одеждой. Не хотелось ей, чтобы видел он её тощий зад, худые ляжки да выступающий, бедно поросший волосами лобок. Ей хотелось, чтобы и груди, и бёдра её, и лоно взгляд господина не отвращали. А наоборот. Поэтому, когда дошла девица до верха, до спальни, так едва дышать могла от волнения. И уже точно теперь не знала она, что её больше волнует — то, что сейчас в стекло заглянет, или что перед господином обнажиться придётся. Так разволновалась девушка, что даже захотела по малой нужде. Но решила это желание перебороть и, открыв дверь своей спальни, впустила туда Волкова. А он по лестнице поднимался уже с трудом, почти на каждой ступени морщился от боли. В покои её входил, заметно хромая. И она это видела.

Нет, конечно, она разум свой не потеряла. Хоть и волновалась очень сильно, но дело разумела. Не кинулась платье снимать и мешок со стеклом развязывать, а сначала усадила Волкова на кровать. И стала стаскивать с него сапоги. А когда стаскивала с левой ноги, он поморщился, даже оскалился, так сильно его прихватывало, и она по старому своему навыку тут же на больное место положила свою маленькую ладошку. И пока боль изводила, шептала ему:

— Ничего, господин мой, ничего, сейчас я всё устрою, уже про хворь свою при мне поминать не будете.

А он, как боль отступала, стал оглядывать девичью спальню. Когда-то он жил в этой комнате, кровать эту делил с Брунхильдой. Теперь всё по-другому было. Смотрел он и удивлялся. Книги, книги — на окне, на комоде, возле кровати лежит одна на полу; нет, не роман, «Ботаника» некоего господина Крауса. А ещё лампы разные, зеркало огромное, ему в рост — денег, видно, немалых стоило — и опять книги. Книги всё умные, они и глупые-то денег стоят, а про эти спрашивать страшно.

Так и подмывало его спросить: откуда серебро у тебя, девица? Но не стал: не спрашивай — тебе и врать не будут.

Он завалился в перины; после дороги это так приятно, особенно, если боль в старых ранах не донимает, приподнялся на локте и стал ждать. И вот теперь уже Агнес делала то, что ей хотелось до нетерпения. Краснея и стесняясь, она стала снимать с себя платье. Прямо перед ним, в двух шагах от своего господина. И что с того, что она уже перед ним не раз раздевалась? Тогда она была ещё дитя неразумное, тех чувств, что она испытывала сейчас, будучи молодой женщиной, и близко в те времена она не испытывала. И пусть он делает вид, что не смотрит на неё. Посмотрит ещё и на её новый зад, и на такие сильные ляжки, и на чёрные волосы внизу живота, и на живую, колышущуюся от движений, грудь. Кинув платье на изголовье кровати, стала и рубаху нижнюю снимать. Тоже недолго с ней тянула. Ну вот она перед ним и голая совсем, если не считать чулок. Чепцов она не носила, как незамужняя. Ленту из волос вытащила, а те рассыпались по плечам потоками. Вот теперь уже она полезла к нему на кровать. Села рядом, ничуть не стесняясь, а даже выставляя перед ним самые сокровенные места, стала развязывать мешок. Развязала. Достала из него шар светло-синего стекла. Ах, как он был прекрасен, тот шар! Какую дрожь во всём её красивом теле он вызывал:

— Так желаете знать, что будет с вами на войне?

— Желаю, — отвечал Волков, который был, признаться, весьма удивлён теми переменами, что произошли в теле девушки. Теперь он уже рассматривал её с удовольствием. Не как в те, в прошлые разы, когда ему хотелось отвернуться от неказистых её членов и неразвитых прелестей. — Скажи, вернусь ли я с неё живой?

— Хорошо, сейчас всё узнаю для вас, господин, — ответила она, не сомневаясь в своих словах, и заглянула в синеву стекла, словно нырнула вниз головой.

Зная, что это надолго,