— У меня есть к вам маленькая просьба, лорд Пауэрскорт, совсем крошечная просьба.

— О чем говорить, генерал, конечно же я вас слушаю, — любезно ответил Пауэрскорт, взмолившись про себя, чтобы милостивый Господь простил ему и это прегрешение, и все другие грехи.

— Я буду вам чрезвычайно признателен, лорд Пауэрскорт, если вы найдете возможность пересказать мне самую соль вашего разговора с государем — где это будет касаться мистера Мартина.

Пауэрскорт подумал, что льстивый Хватов ему, пожалуй, еще противней, чем Хватов-садист. И не в первый раз отметил, что встреча Мартина с царем имеет какую-то непостижимую притягательность для секретных служб. Причем Хватов, похоже, определенно не имеет никакого представления о том, что тогда обсуждалось и что было решено.

— Генерал Хватов, — сказал Пауэрскорт, слегка расслабившись и переведя дыхание. Похоже, положение его оказалось немного лучше, чем казалось еще пять минут назад, — Хватов явно заинтересован в том, чтобы он оставался в живых, по крайней мере, до завтрашнего вечера. — Я уверен, вы понимаете ту ответственность, которую человек в моем положении несет перед своим правительством, в особенности же в таком деле, как расследование гибели дипломата высшего ранга, и все последствия, которые может иметь утечка данных… Однако будьте покойны: если я найду способ помочь вам в том, о чем вы просите, я непременно это сделаю.

И пусть Господь помилует мою бессмертную душу, продолжил он про себя.

Однако у Хватова в запасе была еще одна карта.

— Так уж случилось, что мне придется быть здесь, на службе, как раз в то время, когда вы будете возвращаться из Царского Села. Может, вас не затруднит зайти по дороге?

А Мартин — он что, тоже зашел на набережную Фонтанки по дороге из Александровского дворца? Неужели это было последнее, что он видел в своей жизни? Пауэрскорту стало тоскливо.

— Боюсь, мой посол захочет услышать новости первым, генерал. А вот на следующее утро, не сомневайтесь, приду.

Выходя с Хватовым, семенящим рядом, из здания, Пауэрскорт отметил, что вонь усилилась и стала особенно отвратительна. Незаметно принюхавшись, он решил, что это-горелое мясо: святой Лаврентий в очередной раз принес свою жертву Господу.

У него были сальные волосы, черные ногти, длинные и загнутые, как на птичьих лапах, и нестриженая, лохматая борода. Он пах деревней, навозом, дегтем, немытым телом — короче, тем крестьянским духом, который нечастый гость в великосветских салонах. Самым замечательным в нем были его глаза, невзрачные, глубоко посаженные, серые, — но когда он говорил, они искрились лучистым светом. Отец Григорий Распутин был последней сенсацией в тесном мирке петербургских любителей спиритических сеансов и прочих способов общения с загробным миром. Он утверждал, что обладает двумя отличительными особенностями, дающими право называться старцем, и что пришел он из Сибири очистить столицу от распада и загнивания. Распутин твердо верил в свою святость. Разве он не прошел всю Россию с востока на запад, да не один раз, а дважды? Разве не совершил паломничества в Святую землю? И разве не способен он исцелять людей от их хворей? Свидетелей тому немало. Люди говорили, он может даже останавливать, заговаривать кровь.

Именно сестры-черногорки, великие княгини Милица и Анастасия, страстные оккультистки, ввели Распутина в свет — точно так же, как прежде, несколько лет назад, установили в Петербурге моду на француза Филиппа Вашо. Не прошло и месяца, как в прихожей его грязной квартирки, ища аудиенции, совета, помощи и кто его знает чего еще, стали роиться дамы всех возрастов и сословий. Человека, который называет себя святым старцем, всегда могут обвинить в мошенничестве. На этот случай Распутин выработал безошибочный подход. Своим поклонницам он предлагал тройной пакет услуг: грех, искупление и спасение. Прежде чем спастись, проповедовал Распутин легковерным и новообращенным, потребно согрешить. И если они соглашались войти к нему в спальню, которая вскоре стала известна как «святая святых», он, такой же, как они, слабый человек и смиренный слуга Господа, с удовольствием грешил вместе с ними. А затем, уже в роли святого отца, прощал им их прегрешения, благословлял их и вел к спасению. Черногорки не могли на него нарадоваться и всячески его превозносили. Богатым петербурженкам они нахваливали его как дарующего плотское и духовное удовлетворение, причем то и другое — одновременно. Тем, кто ухаживает за больными и немощными, рассказывали, как замечательно он врачует. Именно целительское могущество Распутина подчеркивалось в записках, которыми черногорки забрасывали царский дворец. Вспомни, писали они императрице Александре, вспомни слова Филиппа Вашо, что он, Вашо, всего лишь провозвестник явления более мощного, более значительного и влиятельного. Так и есть, писали они. Вашо перед Распутиным — все равно что Иоанн Креститель перед Христом.

Джонни Фитцджеральду очень понравился Санкт-Петербург. Понравились величественные здания, просторные площади, но больше всего понравилась водка, к которой он за время путешествия в поезде прямо-таки пристрастился.

— Сижу я себе, Фрэнсис, в вагоне-ресторане, думаю свои думы, как вдруг ко мне подсаживаются два господинчика, весьма уже навеселе, и предлагают на выбор три сорта водки — да так сердечно, будто я их родственник, которого они три года не видели! А водка! Одна другой лучше! Я надеюсь, здесь найдутся еще и какие-нибудь другие сорта.

На что Пауэрскорт имел удовольствие сообщить ему, что у посла, как это ни странно, имеется небольшой винный погреб, отведенный под водку, и что посол, как ни удивительно, поддается уговорам некоторых, особо доверенных лиц, туда их допустить. Перейдя к вопросам более серьезным, Джонни рассказал о последних открытиях в деле миссис Мартин. Полиция, опросив местное население, не смогла найти ни одного свидетеля, который видел бы, как какой-нибудь незнакомец следует по тропке в Тайбенхэм-Грэндж, к дому или от дома. Далее, в доме полковника Фитцмориса, в кабинете, нашли в бюро послание, предположительно написанное рукой миссис Мартин, и адресованное ее родным, но не отправленное, где говорилось, что она устала, ей все надоело и дольше так продолжаться не может. Никаких следов таинственного русского визитера в тулупе не обнаружено: он словно в воздухе растворился. Полковник, предполагаемый возлюбленный миссис Мартин, напротив, ничуть не растворился, а просто отправился на южное побережье отдохнуть от пережитых потрясений и освоить просторные поля тамошних гольф-клубов. Конечно, в обычных обстоятельствах Пауэрскорт вцепился бы в Джонни с расспросами, требуя всяческих уточнений и дополнений: проведена ли графологическая экспертиза, что говорит прислуга Фитцмориса, что вообще думают в полиции и так далее. Но сегодня миссис Мартин и Тайбенхэм-Грэндж с его башенкой отошли на второй план. На первом плане стоял ее муж, покойный мистер Мартин. Разве он, Пауэрскорт, не собирается нынче вечером на аудиенцию к самодержцу российскому, причем в тот же день недели, что и Мартин? Сегодня, возможно, как раз тот день, когда он отыщет убийцу Мартина. Или это тот день, когда убийцы Мартина убьют и его тоже? При этом сам посол, который за все время, что занимает свой пост, получил у Николая Второго только две личные аудиенции, считает, что это несколько даже нечестно, когда выскочка, человек со стороны, не числящийся в списках Форин-офиса, всего-то через две недели удостаивается чести быть принятым царем!