В начале 1929 года Лига прав человека попросила Эйнштейна высказаться по поводу Ленина (в годовщину смерти). «Я уважаю в Ленине человека, который с полным самопожертвованием отдал все силы осуществлению социальной справедливости. Я не считаю его метод целесообразным. Но одно бесспорно: подобные ему люди являются хранителями и обновителями совести человечества». (Из письма К. Лейстнеру 8 сентября 1932 года: «Вне России Ленин и Энгельс, конечно, не оцениваются как научные мыслители, и никто, пожалуй, не заинтересован опровергать их как таковых. Возможно, то же было и в России, за исключением того, что никто не осмелился сказать об этом».)

Мюнц тоже уехал — в Ленинградский университет, но у Эйнштейна еще остались Ланцош и Майер. В феврале он опубликовал статью «Единая теория поля» и дал интервью «Дейли кроникл»: «Теперь, и только теперь мы знаем, что сила, которая движет электроны по орбитам вокруг атомных ядер, — это та же сила, что движет нашу Землю вокруг Солнца, та самая сила, что приносит нам лучи света и тепла, дарящие жизнь». 12 февраля британский журнал «Нэйчур» сообщал: «Уже давно ходили слухи, что профессор Эйнштейн вот-вот опубликует результаты долгого исследования возможности обобщения теории относительности так, чтобы включить в нее явления электромагнетизма. Теперь он заявил, что подал в Прусскую академию наук краткую работу, в которой законы гравитации и электромагнетизма сведены воедино».

Публика была в ажитации, даже поэт Морис Метерлинк высказался: «Эйнштейн снова дарит нам математические формулы, которые применимы и к гравитации, и к электричеству, как если бы эти две силы, регулирующие вселенную, были едины». Правда, в статье Эйнштейна была оговорка: «Я также мог показать, что уравнения поля в первом приближении приводят к уравнениям, которые соответствуют теории Ньютона — Пуассона и теории Максвелла. Тем не менее я все еще далек от того, чтобы утверждать, что полученные уравнения имеют физический смысл. Причина в том, что я не мог вывести уравнения движения для частиц». Так что на физиков статья особого впечатления не произвела, за исключением болгарина Зайкова, написавшего, что Эйнштейн «построил мир, в котором содержится вся физическая реальность». Больше всех ругался молодой гений Вольфганг Паули (1900–1958). Он был известен как перфекционист и беспощадно критиковал коллег, примерно так: «Это не только неправильно, но даже недотягивает до ошибочного». В апреле он приезжал повидать Эйнштейна и нашел его отношение к современной физике «реакционным».

Паули — Эренфесту, 29 сентября 1929 года: «Не верю ни одному слову в этом параллелизме; Господь, по-моему, совсем оставил беднягу Эйнштейна». Самому Эйнштейну, 19 декабря: «Я готов держать пари, что самое позднее через год Вы откажетесь от абсолютного параллелизма так же, как Вы отказались раньше от аффинной геометрии». Еще одному коллеге, Джордану, 30 ноября: «Эйнштейн, говорят, на Берлинском коллоквиуме нес жуткий вздор о параллелизме… С таким мусором в голове он может произвести впечатление только на американских журналистов». Насчет американцев Паули не ошибся, да и англичане от них не отставали, Эддингтон писал Эйнштейну: «Вас, может быть, позабавит известие о том, что один из крупнейших универсальных магазинов в Лондоне (Селфридж) поместил в витрине Вашу статью (те самые шесть страничек в ряд на одном стенде), чтобы прохожие могли прочесть ее от начала до конца».

Советский физик Ю. Б. Румер в Гёттингене написал работу по теории относительности, используя понятие пятого измерения. По его словам, он просил Эйнштейна помочь опубликоваться, а тот отказал (так что не любого еврея Эйнштейн поддерживал). Румер был довольно посредственным физиком, но обладал литературным даром, вот его отчет о встрече с Эйнштейном:

«Звоню, говорю прислуге, что получил от Эренфеста телеграмму к такому-то дню, в такой-то час прибыть. Меня просят пройти в гостиную. Я вхожу и поражаюсь структуре этой гостиной. Огромный портрет Теодора Герцля, основателя сионизма. Страшно поразившая меня мелкобуржуазная обстановка, довольно безвкусная. Стоят две огромные копилки, в которые все посетители Эйнштейна обязаны в зависимости от состояния что-нибудь опустить. Вскоре заходит фрау Эйнштейн и говорит, что профессор сейчас выйдет. И вот, в ее присутствии, входит человек. Он был в морской фуфайке, так как только что вернулся с прогулки на яхте. Меня поразили в нем удивительно грубые, мясистые черты лица… Он сказал, что Эренфест ожидает наверху, и повел меня на чердак… Эренфест был там и сказал: „Давайте разбираться в вашей работе“.

А потом началось то, что они называли Advocatus Diabolis — адвокат дьявола. Они выискивали возражения, считая, что я отвечу. Если я не мог ответить (а вопросы задавали, конечно, трудные), они сами искали ответы. Потом они друг с другом начинали спорить, и так они пытались пробиться в этом направлении. Это было довольно долго (около двух часов) и довольно мучительно. Дело происходило так: Эренфест, закрыв рукой глаза, лежал на спине на кушетке, которая там стояла, и вопрошал как оракул: „А что вы думаете по такому поводу?“ А Эйнштейн ходил довольно нервно по комнате, иногда останавливался и руками в задумчивости водил по потолку или опирал лоб о косяк двери и застывал в таком виде. Ему только что запретили курить, он очень страдал от этого и все время сосал пустую трубку. Тут пришел скрипичный мастер и с ним начался какой-то совершенно феноменальный разговор о скрипке. Один говорил, что деку так нужно делать, а другой — этак…»

Румер счел, что Эйнштейн глуповат, раз не оценил его идею; гораздо скромнее был Циолковский, идейный противник Эйнштейна (ограничение на скорость света мешало дальним космическим полетам). В апреле 1927 года он писал В. В. Рюмину: «Меня очень огорчает увлечение ученых такими рискованными гипотезами, как эйнштейновская». В 1929 году Александр Шерешевский, работавший в команде немецкого инженера Германа Оберта над созданием ракет, сообщал Циолковскому: «Эйнштейн снова читает в Университете. Он с интересом прочтет Вашу ньютоновскую механику атома…» Но Циолковский работу не послал, а между строк письма Шерешевского карандашом написал: «Боюсь…»

Тем временем американский астроном Эдвин Хаббл поставил точку в одном из ученых споров, доказав, что Вселенная расширяется: это было подтверждено его наблюдениями в обсерватории Маунт-Вилсон и соответствовало идеям Фридмана и бельгийца Жоржа-Анри Леметра, которые в конце 1920-х годов независимо друг от друга построили принятую ныне модель Вселенной. Около пятнадцати миллиардов лет назад она изверглась из точки в результате Большого взрыва (термин позднее придумал Фред Хойл), разметавшего в стороны пространство и материю, и сейчас галактики продолжают разбегаться. Эйнштейну очень не нравился взрыв, но еще больше не нравилась точка (сингулярность) — откуда она взялась? У всякого явления должна быть понятная причина… Но оспорить Хаббла он не мог.

Близилось его пятидесятилетие. По инициативе Плеща берлинский магистрат решил подарить ему дом. Но вышел скандал: выбрали дом, где жил другой человек, и тот, естественно, отказался съезжать. Еще несколько вариантов перебрали — ничего не получалось. Эльза стала искать место, где можно построить новый дом. В начале марта Эйнштейн сбежал от корреспондентов на виллу Плеща и там работал; только семья знала, где он. Утром в день рождения позвонила Эльза — он, по свидетельству Плеща, отказался разговаривать, так был занят расчетами. Вечером семья все же приехала, и юбиляр даже принял одного журналиста — из «Нью-Йорк таймс». Любопытно, что в этот день он нашел время написать знакомому, министру финансов Рудольфу Гильфердингу, что надо бы принять в Германии изгнанника — Троцкого. Вернувшись домой, нашел поздравления от японского императора, президента США и прочих; сионисты сообщали, что назвали парк в его честь.