В апреле они с Гольдшмидтом подали заявку на слуховой аппарат (получили патент 10 января 1934 года); в те же дни Эйнштейн выступал на открытии выставки радиовещания и звукозаписи. Тогда же в СССР вышел первый номер журнала «Изобретатель» — Эйнштейна попросили написать статью. В ней видна тоска человека, измученного патентоведами: «Зачастую изобретатель не может заниматься своей деятельностью, отдаться своему призванию из-за того, что ему приходится затрачивать все силы, время и средства на отстаивание своего монопольного права… В плановом хозяйстве оно должно заменяться систематическими поощрениями и стимулированием».

Эльза нашла участок для постройки дома — рядом с дачей Плеща, в деревне Капут близ Потсдама, между двух озер, образуемых рекой Хафель. Лес, идиллическая местность, около трех тысяч жителей — садоводов и рыбаков. Пустой участок по улице Вальдштрассе, 7, принадлежал семье архитектора Штерна, чья жена была подругой Эльзы, и граничил с участком, на котором Штерны жили. Чудесный вид с холма, причал для яхты в нескольких минутах ходу, а Эйнштейн давно мечтал о яхте. Местные власти согласились купить участок у Штернов и подарить Эйнштейнам. Но один член муниципалитета возражал — опять вышел скандал в газетах. Тогда Эйнштейн обратился к бургомистру: «Человеческая жизнь коротка, а власти действуют медленно. Моя жизнь, я чувствую, тоже слишком коротка, чтобы я мог приспособиться к Вашим методам. Я благодарю Вас за Ваше дружественное намерение, но сейчас день моего рождения уже позади, и я отказываюсь от подарка».

Участок оплатили сами, прикупив еще полосу государственной земли (записали землю на Илзе и Марго). На это ушли почти все сбережения, на строительство едва осталось, так что плакали мечты Эльзы о большом каменном доме. Архитектором стал молодой Конрад Ваксман, пообещавший выстроить по заказу Эйнштейна дом из сосны и ели в виде бревенчатой хижины, но с большими французскими окнами и плиточной крышей. 21 июня Эйнштейны получили разрешение на постройку и сняли квартиру в Капуте, чтобы быть поближе; за строительством в основном наблюдала Эльза. Дом получался не очень большой. С северной стороны — вход в холл первого этажа. Дальше гостиная с камином и прямым выходом на крытую террасу на южной стороне дома, потом комната Эльзы, кабинет и спальня Эйнштейна, кухня, санузел. На втором этаже — комнаты для Марго, Дюкас, Майера, гостей. Центральное отопление, на кухне газовая печь, холодильник (не своего изобретения, а обыкновенный); чтобы сэкономить деньги, мебель привезли из городской квартиры, а шкафы Ваксман сделал встроенными — опять экономия.

В мае Эйнштейн читал лекции в Бельгии и получил приглашение на музыкальный вечер от королевы Елизаветы Баварской (1876–1965), жены короля Альберта I, покровительницы наук и искусств; в течение всей жизни она останется его единственным другом-женщиной. 28 июня он получил недавно учрежденную Немецким физическим обществом медаль Планка (сказал на вручении: «…я восхищаюсь работами физиков молодого поколения, объединенными под названием квантовой механики, и верю в правильность этой теории. Я только считаю, что ограничения, приводящие к статистическому характеру ее законов, должны быть со временем устранены»). 8 июля приехал в Цюрих на 16-й сионистский конгресс, который принял решение основать Еврейское агентство, куда вошли бы и Всемирная сионистская организация, и «сочувствующие» вроде Эйнштейна. (Попутно встретился с Милевой, обсудили здоровье Эдуарда, с ним самим общался вроде бы без особых проблем.) Сам Эйнштейн на конгрессе говорил о «храбром и преданном меньшинстве, тех, кто называет себя сионистами» и «нас, прочих» — но в общем он, кажется, так никогда и не понял разницы меж сионистами и «прочими», во всех интервью называя себя сионистом. Президентом Еврейского агентства избрали Вейцмана. И надо скорее всем ехать в Палестину: круг сужается, в США жесткие квоты, Япония полностью закрылась для евреев…

Вильгельм Гельпах, бывший министр и депутат, в 1925-м баллотировавшийся на пост рейхспрезидента от Демократической партии, в газете «Майн вельтбильд» осудил «еврейский национализм». Эйнштейн отвечал ему в «Воссише цайтунг»: «Евреи — сообщество, связанное связями крови и традиции, а не только религии: отношение остальной части мира к ним — достаточное доказательство этого… Трагедия евреев в том, что они — народ, которому недоставало поддержки общества. Результатом явилось отсутствие основ для формирования личности, что ведет к крайним формам моральной неустойчивости… И я понял, что единственный путь спасения еврейского племени — это добиться того, чтобы у каждого еврея возникла связь с жизнеспособным обществом, которое защитило бы его от унижений… Я видел, как беспощадно окарикатуривали евреев в Германии, и это зрелище заставляло мое сердце обливаться кровью. Я видел, как, с помощью школы, юмористических журналов и бесчисленного множества других способов, подавлялась вера в себя у моих братьев-евреев, и чувствовал, что так дальше продолжаться не может… Тогда я понял, что только общее предприятие, дорогое для сердец евреев во всем мире, может вернуть этим людям душевное здоровье, — это учреждение национального дома или, более точно, центра в Палестине… Все это Вы называете национализмом, и в Вашем обвинении что-то есть. Но общую цель, без которой мы не можем ни жить, ни умереть в этом враждебном мире, можно всегда назвать тем уродливым именем. В любом случае это — национализм, цель которого не власть, но достоинство и здоровье. Если бы мы не вынуждены были жить среди нетерпимых, ограниченных и жестоких людей, я оставил бы национализм в пользу универсального человечества».

В августе в Берлин по делам заезжал Ганс с женой, и отец признавался Эдуарду: «Она гораздо приятнее, чем я боялся. Она действительно нежна с ним». Через несколько дней случилось ужасное — нет, не в семье. Еще во времена Оттоманской империи евреям было запрещено ставить стулья и проводить службу Судного дня перед Стеной Плача. В 1923 году арабы пожаловались британской администрации на то, что евреи ставят стулья, это снова было запрещено, но евреи не слушались. 23 августа 1929 года арабы впервые провели у Стены Плача свою религиозную церемонию как раз во время еврейской молитвы. Муфтий Амин аль-Хусейни сказал в мечети, что евреи (в особенности Эйнштейн, к которому муфтий почему-то прицепился) хотят разгромить мечеть Омара.

Начались беспорядки, которые сначала перешли в погром в Старом городе в Иерусалиме, а затем распространились по всей стране. В Хевроне жили 600 евреев, которые гордились своими хорошими отношениями с арабами и убегать не стали, но 24 августа каждый десятый из них был убит. Англичане вмешались только через неделю; за это время были убиты 133 еврея и 116 арабов (в основном англичанами же). 29 сентября верховный комиссар Палестины Джон Ченселор телеграфировал в министерство колоний в Лондоне: «Скрытая, глубоко укоренившаяся ненависть арабов к евреям вышла на поверхность… Свободно произносятся угрозы возобновления нападений, и они предотвращаются только присутствием значительных воинских контингентов». 195 арабов и 34 еврея получили приговоры суда, 17 арабов и двух евреев приговорили к казни, но повесили в конце концов только двух арабов. 27 сентября аль-Хусейни заявил журналисту Пьеру ван Паасену, что Эйнштейн (дался же ему Эйнштейн!) хочет вместо мечети Омара установить храм Соломона. Эйнштейн же в эссе «Евреи и арабы» в августе 1929 года впервые сказал, что надо как-то защищаться: «Само собой разумеется, что должно быть соответствующее участие евреев в полиции».