Уже есть два девятиклассника, которые так крепко подсели на его «легкие» смеси, что ходят, как привязанные, за ним и выполняют все его требования. А требования у него одни – деньги или что-то, за что можно получить деньги. Вот они и воруют. И все знают, что эти несчастные могут украсть что угодно – глупо и себе во вред. Куда, например, они собирались деть модную кожаную курточку Анжелики Бобошкиной? Ярко-малиновую, с вышитым на спине зайчиком из страз? Такая куртка одна на всю Москву. Стоять у метро и продавать ее с рук? Или телефон с выгравированным именем владельца? А владелец – учитель физики, с редкой фамилией Остронос… Телефон ему жена подарила на 55 лет. Там так и написано: «Виталику Остроносу – 55 лет!» Или Дылдину карточку Сбербанка…

Сколько бы они ни крали, у них всё находят, отбирают и никаких дел на них не заводят. Во-первых, их жалко – они воруют, потому что их слабые организмы требуют наркотиков, а во-вторых, потому что это позор для школы. А наша школа идет уверенным шагом к высоким позициям рейтинга. И нам позоры никакие не нужны. Все это нам объясняла Дылда на прошлом уроке, превращенном в классный час как раз из-за того, что этих несчастных девятиклассников поймали, когда они тащили по коридору плоский телевизор из кабинета истории. Мне даже кажется иногда, что они нарочно воруют то, что вынести из школы невозможно. Просто чтобы их пожалели, насыпали им порошка, сказали: «Нюхайте, дети! Курите! Колитесь! Только не воруйте больше телевизоры, телефоны, одежду и кредитные карточки!»

Я прошла к тому месту, где толпились училки и старшеклассники. Чем ближе я подходила, тем меньше мне нравилось то, что я слышала. Какой-то странный то ли вой, то ли пение… Дикий смех или рыдание… Кто-то, понятно, матерился, кто-то снимал – многие снимали на телефоны – фото, видео…

Я пробралась, насколько смогла, через толпу старшеклассников и рассмотрела тех, кто стоял впереди. Женщина в фиолетовом платье почти до пят, подпрыгивающая на месте, – это Дылда. Женщина в зеленом блестящем пиджаке, кричащая как сломанная сирена, – это Инжирка. Вот откуда был этот вой… Женщина, поднимающая и опускающая руки, приговаривающая, как мантры: «Только успоко-о-йся, только успоко-о-йся…» – это наша штатный психолог. Еще несколько учителей, держащихся под руки и не пускающих детей, как живым щитом – как обычно делают спецназовцы на всяких антиправительственных демонстрациях и выступлениях. Разве что у училок не было касок, бронежилетов и водяных шлангов. Я все не могла понять, кого же они то ли защищают, то ли не пускают…

И, наконец, увидела. У стены с выставленным вперед… ножом стояла совершенно голая девочка, то ли из девятого, то ли из восьмого класса – классов у нас теперь так много, что я их не знаю. Девочка со светлыми волосами, но нерусскими глазами – с третьим веком, я таких людей называю про себя «белые монголы». Это ни плохо, ни хорошо, просто они светловолосые и раскосые, по странной прихоти генов.

Дылда, чуть выдвигаясь вперед остальных училок, делала удивительные движения руками – поднимала их, разводила кругами, что-то брала невидимое в воздухе, опять крутила руками. Я не могла взять в толк – то ли она колдовала, то ли пыталась дотянуться до девочки, не решаясь подойти.

– Что с ней? – спросила я у Мяки, который, завидев меня, страшно обрадовался и, отпихнув несколько человек, пробрался ко мне.

За ним, чуть опоздав, продирался по уже сомкнувшемуся ряду Мошкин.

– Это… блин… это… – глупо смеясь, сказал Мяка.

Даже зря я спрашивала! Нашла у кого спрашивать! Если все закончится нормально, возможно, что-то расскажет Дылда. Если же нет, то постепенно в наших устных новостях, в сарафанном радио что-то донесется.

Мне было то видно девочку, то нет. Я заметила, что у нее очень трясется рука. И так же трясется нога. Ей было холодно. Непонятно, почему между первым и вторым этажом была настежь распахнута огромная фрамуга. Может, ее хотели холодом напугать? Или, наоборот, она всех пугала и намеревалась броситься в окно? Да низко вроде, под окном – физкультурный зал…

Что-то впереди произошло. Кто-то страшно закричал, кто-то завыл – или это был один и тот же нервный человек. Взметнулись ярко-фиолетовые руки Дылды, и кто-то или что-то упало на пол. Отбивающуюся худенькую девочку выносил физик, тот самый Виталик Остронос, сам худой и маленький. Но сил, чтобы крепко держать девочку, у Виталика хватило. Он быстро пронес ее в сторону кабинета директора, туда же побежали психолог, Дылда, Инжирка и остальные учителя. Добежали, натолкались в кабинет и через несколько секунд стали гуськом выходить оттуда. Кто-то отдуваясь, кто-то хмурясь – наверно, недовольные, что их прогнали.

Вышла и Дылда. Зорко выцепив из толпы меня, Мяку, Мошкина, Анжелику, уже прибившуюся к нему, еще наших, она махнула рукой и заорала:

– В кла-а-а-сс!

– Ну, сейчас начнется… – проговорил Лучик, который все это время сидел с телефоном на банкетке, напротив раздевалки, и я слышала обрывки его разговора.

Лучик ругался, что заказал «товар», а его задерживают. То есть он не только заказывает свой «товар» на известном ему сайте, он к тому же звонит по телефону и спокойно обсуждает – куда привезут, когда привезут, почему не привезли…

А мама еще удивляется, что я хочу поступать в Академию ФСБ. Мама… У меня что-то тикнуло в голове. Нет, я не забыла. Я ни на секунду не забыла про нее. Просто… Я пришла в школу за уроками, а тут такое…

Я попробовала отстать от всех, завернула за угол и быстро набрала номер больницы. Неожиданно мне ответили:

– Регистратура!

– Я хотела узнать… – Я отвернулась, потому что Мошкин, видя, что я не хочу, чтобы слышали мой разговор, в два шага оказался рядом и стал подслушивать. – У меня мама в реанимации… – негромко договорила я.

– Не слышно! Громче говорите! – крикнула регистраторша.

– У меня мама…

– Вот люди, а! Звонят, звонят… Сами не знают, зачем… – И она нажала отбой.

Я с досадой убрала телефон. Придется потерпеть. Узнаю уроки и уйду. От школы до больницы – ближе.

– С кем… ты… это… – Мошкин, улыбаясь и раскачиваясь всем телом, шел со мной.

Он пытался согнать с лица улыбку, чтобы быть серьезнее, взрослее и мужественнее, но у него не получалось. Тогда он рассердился на себя и стукнул себя по щекам. Щеки у него сегодня были покрыты редкой, совершенно отвратительной щетиной, почему-то темной. Волосы на голове у Мошкина ни черные, ни светлые – средние, пегие.

– Что произошло с этой девочкой? Не знаешь?

Я зря спросила. Мошкин затрясся, загоготал и смеялся до самого четвертого этажа, как раз, когда мы подошли к классу, он смог успокоиться и хотел что-то сказать, но тут со страшным треском распахнулась дверь, Дылда вытолкала из класса одного мальчика, который ходит так редко в школу, что некоторые учителя каждый раз думают, что он новенький.

– Вонять в другом месте будешь! – крикнула она.

Чем так он мог достать Дылду, что она даже забыла о том, что за ней могут прийти из генпрокуратуры и потребовать ответа – как она смела унижать детей и применять к ним физические усилия, – непонятно.