Мы с Мошкиным проскользнули в класс. Точнее, я проскользнула, а Мошкина Дылда поймала под ручку, вместе с ним вошла и умильно сказала:

– Вот как надо одеваться! Пятерка! Садись, Лешка. Подожди! Носочки всем свои покажи! Во-от, господа…

Ненавижу, когда она называет нас «господами». Дылда обожает сегодняшний строй, ей нравится все – и то, что магазины завалены едой, и то, что есть очень бедные, убогие, которые живут за чертой бедности, а она, Дылда, в сравнении с ними – богачка, и то, что есть очень богатые – и Дылда мечтает однажды проснуться и понять, что это она живет в огромном роскошном дворце, а рядом – одна «элита» – ее любимое словцо… По крайней мере, она нам рассказывает о таких своих мечтах, а на самом ли деле это так, я не знаю.

– Носочки в цвет ботинок, господа… Вот как надо одеваться! Лешка!.. – Дылда пощекотала Мошкина по груди, поскольку он стал, весь красный, уворачиваться и смеяться, она стала щекотать его под мышками, по спине, по рукам, хохоча, подмигивая и облизываясь.

Когда Мошкин все же убежал от нее и сел, отдуваясь, на свое место – за мою спину, Дылда, отхохотавшись, резко замолчала, одним рывком открыла жалюзи, рванула на себя фрамугу, глотнула морозного воздуха, обратно захлопнула окно, дернула шнурок штор, повернулась, как в танце, и замерла, немигающим взглядом уставившись на меня.

– Где – ты – была? – отчеканила она, скрипя блестящими челюстями.

Кожа у Дылды особого свойства, пудрить ее бесполезно. Дылда пользуется специальным кремом с золотыми блестками. К этому привыкаешь и перестаешь замечать.

Я встала.

Я встаю, когда ко мне обращается разъяренный учитель, не потому, что я его боюсь или хочу подлизаться, а потому, что в девяноста девяти случаях из ста это действует безошибочно. Учительница – или, скорее, училка, – готовая только что наброситься на тебя, как бешеный коршун на полевую мышь, на секунду забывает, что хотела сказать. Ведь никто и никогда сам не встает, нет сейчас такого закона и правила в школе. Сидишь ты развалясь, как барин, как наркобарон Лучик, или прячешься за спину соседа, или вытягиваешься по струнке, съезжая на краешек стула и складывая руки перед собой, как первоклассник, – это не мешает на тебя орать. Но если ты встаешь – это что-то другое. Это психологический жест, причем не очень понятный. Может, ты псих и сейчас набросишься на бедную училку. Или первым добежишь до окна и прыгнешь…

Дылда, конечно, знает, что просто так она меня не раздавит. Но это ее цель. Иногда я даже делаю вид, что обиделась на ее ужасные шутки или расстроилась из-за несправедливой оценки – чтобы она успокоилась и переключила свое внимание на кого-то другого. Ведь я слышу, как она рассказывает нам про какую-то ученицу из другого класса: «Не-е-ет! Я ее сделаю! Я ее сделаю! Вот лопну, а сделаю!» Зачем же мне дожидаться, пока Дылда лопнет, пытаясь меня «сделать». Мне вообще кажется, она неправильно профессию выбрала. Ей надо было быть актрисой. Потому что больше всего Дылда любит выступать. Каждый ее урок – как выступление, как спектакль.

– Ну?.. – страшно улыбаясь, спросила она.

– Я потом вам расскажу, – как можно спокойнее ответила я.

– А! – громко воскликнула Дылда и хлопнула себя по тощим бедрам. – Потом! Нет уж, расскажи сейчас! Почему вчера тебя не было? Почему сегодня ты изволила прийти к шестому уроку? Она! Изволила! Нет, вы слышали, господа? Она – изволила! Ха! Изволила!

Дылда на все лады стала повторять «изволила», как будто это я сказала, а не она сама. Это слово ее окончательно взвинтило. Дылда распевала, приговаривала, выкрикивала, тянула на нижней ноте, на самой своей высокой, похожей на стон какого-то несчастного, израненного бегемота…

И тут я сделала ошибку. Мне надо было молчать. Пусть бы Дылда и дальше орала, прыгала, бегала по классу, изображала разных зверей. Но у меня сдали нервы. Я прошла к ней через весь класс и очень тихо сказала:

– Не трогайте меня, пожалуйста. У меня мама сильно заболела.

– А я не заболела? Я не заболела?! – дико заорала Дылда мне в ответ. – Я от вас уже давно заболела! Мама у нее! А у меня нет мамы? У меня нет мамы? Видишь ли – какая! Надо же! И что, мне теперь не приходить на работу, если у меня мама болеет? Не на-а-адо мамами прикрываться! Ты – прогуляла! Я тебе выставляю по всем предметам – двойки! За вчерашний день и за сегодняшний!

– Вы не можете поставить мне двойки по другим предметам, – зачем-то ответила я.

– Я?! Я не могу?!! Я – не могу?!! Не могу? Ты, значит, у нас все можешь, а я – не могу? То есть я… Да я… Я… Я тебе сейчас…

Понятно, что Дылда перегрелась с той голой девочкой. Я же не знаю, что там было, как началось. Девочка не из нашего класса, но Дылда, работающая в школе давно, всегда во все лезет, считает себя ответственной за все, что происходит в школе, – и это ведь хорошее качество. Плохо только, что она так ненавидит меня. И сорваться сейчас, выпустить все, что у нее накопилось, она решила на мне. Не головой решила – своим перегретым нутром. Увидела меня, и ее понесло.

Почему она меня так ненавидит? Потому что я ее не боюсь. Когда была маленькой, в пятом, шестом классе – боялась. Дылда вела у нас предмет «Окружающий мир» и задавала интересные, но не очень реальные задания. Прорастить пшеницу из зерна, которое она нам сама дала, или поймать муху в большую пластиковую банку и ждать, когда она будет там откладывать личинки, или вырастить кристалл из соли. И никто не знал, как сделать, чтобы зерна, у всех одинаково быстро стухшие, все же проросли, чем кормить бедную муху и какой именно кристалл хотела получить Дылда. Потому что про муху и зерна она как-то забыла, а с кристаллами никак не могла успокоиться. Она уже обещала всем в школе выставку к Новому году. И нам ставила оценки придирчиво и произвольно, независимо от размера и формы кристалла.

Я свой красивый кристалл, который выращивала месяц, перед выходом из дома уронила. И он рассыпался вдребезги. Я взяла и, недолго думая, склеила его быстродействующим клеем. Дылда показывала всем мой кристалл как образец уродства и подтверждение того, что кристаллы растут «по энергетическим линиям». Какой человек, таковы у него энергетические линии. У меня – уродские, по мнению моей учительницы, поэтому и кристалл получился такой кривой.

А потом, когда у нас в старших классах началась химия, я уже подросла и перестала ее бояться. Я вижу ее другими глазами и не понимаю, почему другие боятся. И сейчас выяснять, поставит ли она мне двойки по другим предметам, я стала, потому что сегодня и я не в своей тарелке. А так бы я просто промолчала. Потому что Дылда всегда говорит ерунду – вредоносную и напрасную. И на ее уроках можно даже отдыхать, когда она заводится. Все равно химия никому, кроме трех человек, у которых есть еще спецкурс, не нужна. Как и большинство того, что мы проходим по техническим и естественным предметам в старших классах. Никто не знает и не учит – зачем, это не пригодится никогда и никому. Учителя это тоже знают. Они отсиживают, и мы отсиживаем. Умеешь списывать – списывай, всем будет проще.