– Здравия желаю, – козырнул Федор.

– Привет.

– Что за стрельба?

– За племянником убитого хозяина хутора приезжали, хотели взять.

– С успехом поздравить?

– Разуй глаза! Он опера застрелил и сам застрелился!

Осадчий сплюнул. Повод для расстройства у него был. Двоих подчиненных потерял за сутки. Сам виноват, глупо поступил. На посту племянник со штатным оружием был. Надо было домой ехать, брать его там. Хотя… не факт, что у него дома оружия не было.

Осадчего за потери по головке не погладят, вину может загладить поимка немецкого агента из группы.

Федор вернулся на станцию по путям. Это происшествие к нему отношения не имеет. Каждую операцию тщательно готовить надо, просчитывать варианты, чтобы потерь избежать. Осадчий же действовал прямолинейно. Удостоверение НКВД вовсе не бронежилет, от несчастий не уберегает. Для некоторых васильковый околыш, как красная тряпка для быка.

К полудню обошли большую часть постов. Бойцы, сержанты и взводные службу знали, все шло по отработанной схеме.

Оставалось проверить последний пост и можно возвращаться в казарму. Бойцы на посту, увидев Федора, бросили самокрутки. Чего боятся? В карауле, на часах, по уставу курить, принимать пищу, общаться с посторонними – запрещено. А у них – пропускной пункт.

– Как служба идет, бойцы?

– Нормально, товарищ командир роты. Происшествий нет.

Нарядом из трех бойцов командовал сержант. Мимо по дороге на Волынское кладбище ехала повозка. Вроде ничего особенного. Впереди, рядом с лошадью, возчик идет, держит кобылу под уздцы. На подводе гроб со скромным бумажным венком, за подводой две женщины идут. Кладбище в пределах видимости, туда и направляются. Проехали, да и проехали, беда у жителей, кто-то из близких умер. Однако, как увидел потом Федор, повозка с усопшим проехала мимо поворота к кладбищу. В городе было еще одно кладбище – Единоверческое, но оно в другой стороне. Более чем интересно.

– Бойцы, за мной, бегом!

Подвода уже в метрах трехстах была, еще немного и скрылась бы из вида. Догнали. Федор еще издали закричал:

– Стой!

Возчик услышал, остановил лошадку. Федор и бойцы пару минут дыхание переводили.

– Документы ваши, граждане!

Женщины средних лет обиженно губы поджали, но паспорта достали. Федор их просмотрел. Все в порядке – серия, номер, прописка, даже скрепки. Одно время немцы с документами засланных агентов переборщили, на чем «засланцы» попались. В наших документах скрепки из обычной стали, а немцы из нержавеющей проволоки поставили, как привыкли на своих делать. Наши солдаты и командиры документы в нагрудных карманах носили, потели летом, скрепки налетом ржавчины покрывались. А фальшивки сами потертые, а скрепки – как новые, блестят. Поэтому на мелочи проверяющие обращали внимание.

Уже отпустить хотел, извинившись, горе у людей все-таки. Но как бес под руку толкнул. Подошел к гробу, взялся за крышку. Женщины заголосили.

– Люди добрые, что же это делается? К покойнику уважения никакого! Куда власть смотрит! Мы жаловаться будем!

Если Федор опростоволосится сейчас, дамочки во все инстанции жаловаться будут. Но он все-таки сдвинул крышку в сторону, взялся за руку усопшего. Теплая. У покойного, да в зимнюю пору, ледяной быть должна.

– Если позволите, я покойника воскрешу, – повернулся к женщинам Федор.

Те голосить перестали, замерли.

– Эй, как там тебя! Вставай, не то при мне тебя в могилу опустят, а бойцы закопают. Не женщинам же за лопаты браться.

Федор уже ерничал открыто. «Покойный» открыл глаза, сел в гробу. Старушка на другой стороне улицы, с интересом наблюдавшая за инцидентом, от увиденного перекрестилась, быстро засеменила прочь. То-то разговоров с соседками будет!

– Вылазь, документы давай! – приказал Федор.

Усопший лихо выбрался из гроба, жаль – свидетелей чудесного воскрешения на улице больше не было.

– Нет документов, – угрюмо, даже с ненавистью глядел на Федора «покойник».

– Как в гроб попал, куда ехал?

Бойцы стояли рядом в изумлении. Никто подумать не мог, что в гробу живой человек, все это нелепый маскарад.

– В деревню. Дезертир я. Поезд на станции остановился, я за водой пошел, кипятка набрать. А эшелон мой ушел.

– Женщины кто?

– Родная тетка и соседка ее.

– Укрыть, значит, хотели дезертира.

– От поезда отстал, – канючил дезертир.

– Товарищи твои на фронте, а ты спектакль устроил. Правдоподобный, бойцы вон мои изумились.

– Что мне теперь будет?

– Это как трибунал решит. Но мало не дадут, это точно. Шагай!

Дезертира трясло. От нервного напряжения или от холода, непонятно. В гробу он лежал в костюме с чужого плеча, великоватом. В форме хоронили только военнослужащих. А он от армии откреститься хотел. К таким Федор относился с брезгливостью, неприязнью. Если ты мужчина, то должен с оружием в руках защищать свою землю, свой народ, от врага. А кишка слаба – надень женскую юбку, чтобы видели все, чего ты стоишь.

Так и привели трясущегося дезертира в горотдел НКВД. На фронте дезертирами занимались «особисты», военные контрразведчики. С такими разговор был короткий, расстрел перед строем своих сослуживцев. Как урок, в назидание. Только такими жесткими мерами можно было остановить дезертирство, навести порядок.

В горотделе, едва только дезертир назвал свою фамилию и войсковую часть, сказали, что уже получили телефонограмму о его исчезновении из поезда еще неделю назад.

Из горотдела Федор в казарму направился. Надо подхарчиться, отдохнуть немного. Вечером снова на проверку выходить надо.

Поел, в кабинет зашел. Здесь он работал, тут же койка стояла. Зазвонил телефон. Федор вздохнул. Телефонный звонок почти всегда приносил тревоги или неприятности.

– Казанцев у аппарата.

– Осадчий приветствует. Как жизнь?

– Бьет ключом. Дезертира сегодня в твою контору доставил.

– Знаю уже, сам допрашивал. Я не по этому поводу звоню. Берия телефонировал, по делу о хуторе. Ну, ты понял, о чем я.

Телефон хоть и военного коммутатора, но открытым текстом не все говорить можно.

– Конечно.

– Благодарность вынес участвующим, просил списки составить. Я твою фамилию вписал.

– После своей? Или я не прав?

– Не прав. Самолично не имею права, на то начальство есть.

Поговорили еще немного, расстались по-доброму. О потерях при операции Осадчий умолчал. Скорее всего, потери с нашей стороны были поданы в рапорте или записке, как ожесточенное сопротивление немцев и проявленный героизм сотрудников НКВД. Какой героизм, если нет потерь?