17 июня 1936 года Гиммлер был официально назначен рейхсфюрером СС и главой германской полиции. Это новое звание недвусмысленно указывало на слияние партийных интересов с интересами служб безопасности. У Гиммлера теперь появилась возможность построить в высшей степени централизованную общенациональную систему полицейской власти. Под его руководством оказались обычная полиция, возглавляемая Куртом Далеге, одним из высших офицеров СС; криминальная полиция и тайная государственная полиция (которые 26 июня были объединены в новое подразделение «полиции безопасности» [Sicherheistpolizei] под руководством заместителя Гиммлера в СС Рейнхарда Гейдриха; и концентрационные лагеря, переданные в марте того же года под руководство СС. Гейдрих при этом продолжал оставаться директором собственной службы безопасности партии [Sicherheitsdienst], первостепенной задачей которой был контроль за общественным мнением и выявление потенциальных сил сопротивления как вне, так и внутри партии.

Новая организация, номинально подчиненная Фрику, министру внутренних дел, стала в действительности самостоятельным центром власти. Поскольку ключевые посты в полиции и в министерствах внутренних дел и юстиции оказались в руках сторонников партии и людей из СС, вся законодательная и полицейская система стала все более и более явно отражать политическую волю партийного руководства. Вскоре после начала войны весь аппарат был повышен до статуса министерства под названием Главное управление имперской безопасности, РСХА, а Гиммлер и Гейдрих поднялись до статуса министров. Одним из первых актов новой организации стало издание руководства, позволявшего гестапо задерживать любого, кого считали виновным в ослаблении военных усилий, и расстреливать либо посылать их в лагеря без суда и следствия. Это положение получило эвфемистическое название «специального обращения», что стало поворотным пунктом, и с этого момента полиция безопасности имела неограниченное право убивать, право более бескомпромиссное и вопиющее, чем то, которое когда-либо предоставлялось советским службам безопасности. В начале 1943 года Гиммлер выдвинул необычно сформулированное предписание взамен предписания наказывать за информирование узников об их неотвратимом юридическом убийстве: «Преступник совершил то-то и то-то, поэтому в счет своего преступления он расплатился жизнью. Во имя защиты народа рейха он должен быть переведен из состояния жизни в состояние смерти. Решение будет исполнено»39. 30 июня 1943 года гестапо получило дополнительные права решать, подлежит ли то или иное уголовное или политическое дело расследованию или же преступника необходимо сразу отправить в заключение. Но на той стадии развития событий подобные юридические изыски были бессмысленными в силу неограниченной власти подразделений сил безопасности в борьбе против тех, кого Гиммлер называл «естественными врагами, международным большевизмом, руководимым евреями и франкмасонами»40.

Имеются некоторые очевидные сходства между органами государственной безопасности обеих диктатур. В том и другом случае эти структуры со временем развились в высшей степени централизованные бюрократизированные, полицейские системы, достигшие высшей ступени в иерархии, ставшие отдельными министерствами государственной безопасности, МГБ в Советском Союзе и РСХА в Германии. Обе структуры напрямую зависели от политических приоритетов своих режимов; «Это функция только полиции – выполнять то, что правительство намерено выполнять», – писал глава полиции безопасности Вернер Бест в 1937 году41. Государственная безопасность в Советском Союзе рабски внимала сигналам партии и государственного аппарата. И в том и в другом режимах органы безопасности постепенно аккумулировали все юридические инструменты, дававшие им возможность обходить действовавшие на тот момент законодательства. В Советском Союзе между тем эти инструменты постоянно пересматривались, а с конца 1930-х годов (за исключением произвольного правосудия военного времени) органы государственной безопасности стали функционировать в рамках своих собственных юридических предписаний.

Абсолютное беззаконие репрессий, совершенных Германским государством в последний период диктатуры, принципиально отличает советскую систему безопасности от ее германского аналога. Несмотря на очевидную несправедливость и полное несоответствие нормам закона, свойственный ей произвол и юридическую софистику, советская система безопасности функционировала, опираясь на легальный фундамент. Политических заключенных отдавали под суд, а их дела кропотливо, пусть часто и с ошибками, расследовались, в некоторых случаях на протяжении многих лет. Это была система, подверженная регулярным массированным злоупотреблениям. Политических «противников» убивали тайно, поэтому невозможно установить с определенностью, была ли смерть государственных лиц в результате самоубийства или по естественным причинам связана с государственными репрессиями или нет. Аппарат государственной безопасности мог учреждать свои собственные суды и проводить собственные расследования, так что принятые в них юридические процедуры не соответствовали нормативному законодательству, хотя, нет сомнений, что Народный комиссариат юстиции был совсем не прочь иметь контроль над ними. Попав в заключение, человек практически не мог рассчитывать на освобождение без того, чтобы его осудили, хотя более высокие инстанции, как это изредка случалось, могли отменить некоторые, немногие из тысяч других, неправедные приговоры. Вместе с тем Государственная безопасность, даже в момент наивысшего расцвета ежовщины, никогда не претендовала на право без каких-либо объяснений просто отправлять людей в заключение или на расстрел без рассмотрения дела в суде.

Помимо прочего, в Германии происходил постепенный процесс расхождения аппарата государственной безопасности и действующей законодательной системы. Системе государственной безопасности были предоставлены специальные юридические инструменты, особые суды и право вести расследования по своим правилам. Обе системы регулярно применяли пытки для выбивания признаний, к примеру, в шпионской деятельности, которая инкриминировалась политическим заключенным; оба аппарата использовали систему раздельных тюрем и лагерей для политических заключенных. Главное различие между двумя системами заключалось в праве гестапо задерживать людей в предупредительном заключении, рекомендовать в отношении них «бессрочное заключение», даже в том случае, когда заключенный получил менее суровый приговор обычного суда или уже отбыл свой срок заключения. (Парадоксально, но такая административная автономия позволяла гестапо освобождать людей, вынося им приговоры не более суровые, чем рядовое предупреждение, и не угрожая им судебным преследованием, что и происходило изредка в советской системе, когда слушания уже начались.) Предупредительное заключение, впервые учрежденное в самом начале диктатуры, было сферой систематических и вопиющих злоупотреблений, в итоге оно предоставляло полиции безопасности право решать, игнорируя даже особые суды, вопросы жизни и смерти не только в отношении политических заключенных, но и миллионов невинных немцев и других европейцев, подвергшихся гонениям не за то, что они делали, а просто за то, кем они были.

* * *

Одной из труднейших задач историков является задача установления общего количества жертв государственных репрессий. Советская система породила массу секретных статистических данных, большая часть которых стала доступна с момента падения европейского коммунизма. Третий рейх был не столь привередливым в плане сбора статистики и соблюдал большую скрытность. Тогда как в НКВД подробно фиксировали данные о всех приговорах и случаях осуждений, записи в журналах германских лагерей и тюрем делались менее скрупулезно либо преднамеренно уничтожались через каждые несколько месяцев. В конце войны костры из секретных документов пылали над всем рейхом. Даже при наличии более подробной статистики советских тюрем и лагерей все же сложно поверить в то, что абсолютно каждая жертва была посчитана или что не было случаев, когда одного и того же заключенного соперничающие органы записывали дважды, стремясь продемонстрировать перевыполнение нормы, особенно в исключительных условиях ежовщины и военного периода. Две диктатуры заключили в тюрьмы и уничтожили не сотни, а миллионы людей. Точное число жертв обеих диктатур просто не поддается подсчету, такова суть их кровавых репрессий.