Огромное большинство из этих миллионов жертв обеих диктатур составляли ни в чем не повинные люди. Их «преступления» были тривиальными либо, в большинстве случаев, не были преступлениями вообще. Также в большинстве своем это были совершенно беззащитные люди – обычные мужчины и женщины либо дети, которых схватили дома или на работе, иногда по одному или в ходе массовой облавы, устроенной службами безопасности. В обеих системах семьи подозреваемых также попадали в сеть. Когда в ноябре 1937 года Сталин разразился бранью против контрреволюционеров, он пообещал искоренить не только «врагов народа», но и все их окружение. Это было необходимо сделать, объяснял Молотов Феликсу Чуеву много лет спустя: «Иначе они бы распространили всякого рода жалобы и вырождение…»53. Вендетта советской системы безопасности стала западней для друзей, просто знакомых, товарищей по общежитию или коллег ее жертв, как будто «контрреволюционная деятельность» была каким-то инфекционным заболеванием. Евгения Гинзбург была осуждена на срок в лагере за то, что какое-то время назад она работала вместе коллегой академиком, которого разоблачили как троцкиста. Ее исключили из партии за отсутствие бдительности, однако к моменту ее ареста в феврале 1937 года система превратила ее в архикриминальную личность. «Даже смерть была бы слишком слабым наказанием для тебя! – кричал офицер, пришедший арестовать ее. – Ты перевертыш! Агент международного империализма!»54

Тысячи жертв обеих систем в одночасье превратились, подобно Гинзбург, из респектабельных, даже лояльных, граждан в уголовников и изгоев. Стефан Лоран, единственным преступлением которого было нежелание поддерживать национал-социалистов, подвергся в тюрьме гестапо постепенному превращению из успешного специалиста, представителя среднего класса, в жалкого заключенного, одетого в неряшливые одежды, страстно стремящегося избежать штрафной камеры и злопыхательств партийных охранников, к которому политическая полиция относилась с полным презрением. Пусть гонения и имели часто характер ничем не прикрытого произвола, система все равно превращала невиновного в явно виновного, рядового гражданина – в узника тюрьмы или лагеря. Некоторые из тех, кто подвергся гонениям в обеих системах, были действительно оппонентами или критиками режимов, однако мало кто из них был и вправду террористом или политическим преступником. Большинство из них были заклеймены позором и осуждены только для удовлетворения чудовищных фантазий, порожденных теорией заговора, возникшей в головах диктаторов. Парадоксальный, часто абсурдный характер жертвенности, который эти фантазии порождали, может проиллюстрировать необыкновенный спектакль, поставленный обеими диктатурами в 1930-х годах, в ходе репрессий над коммунистами.

Модель преследований, практиковавшихся в Советском Союзе, может быть понята из теории заговоров, центральной для коммунистического государства. Эта теория сформировалась, как и многое другое, в начальный период советской системы, из опыта гражданской войны. В зарождающемся советском обществе сохранялся непреходящий страх перед перспективой того, что молодое Советское государство может стать объектом международного заговора, который плетут силы мировой буржуазии вместе с их союзниками, окопавшимися внутри Советского Союза. Конспираторы всегда представлялись в образе пятой колонны и провокаторов, действующих в союзе с остатками эксплуататорских классов и партийными оппозиционерами. Целью заговора было ни много ни мало низвержение революционных достижений и реставрация капитализма. Их методы всегда характеризовались однотипной риторикой – саботаж, разрушение, терроризм. Их невольными сообщниками были чиновники и члены партии, не сумевшие распознать «диверсантов» в своих рядах. Акценты периодически смещались, однако эта установка оставалась центральным политическим тезисом на протяжении всего периода сталинского правления, начиная с 1920-х годов до самой смерти диктатора в 1953 году. Верили ли тысячи рядовых полицейских чиновников и партийных работников, боровшихся с заговорами, в эту теорию, было неважно. Значение имело только то, что партийное руководство настаивало на существовании такого заговора, что контрреволюционный заговор был политической реальностью общества.

В свете этой партийной установки можно было бы определить почти всех жертв режима. Генеральная линия партии в отношении заговоров формировалась в центре, однако она широкими волнами растекалась по всему пространству огромного Советского Союза. Можно взять, к примеру, судьбу 57-го отдельного стрелкового корпуса Красной Армии, посланного в Монголию в 1936 году для предотвращения набегов японцев из соседней Маньчжурии. Солдаты были расквартированы в убогих отдаленных районах промозглой монгольской равнины. Моральное состояние солдат не вызывало оптимизма, часто происходили стычки, а оборудование постоянно выходило из строя. Однако летом 1937 года, вслед за раскрытием «заговора» среди высших командиров Красной Армии, длинная рука советского закона протянулась через все пространство советской страны и достигла 57-го корпуса. Сюда прибыли люди из Особого отдела НКВД для того, чтобы «разоблачить и ликвидировать участников военного заговора». Они раскопали все сфабрикованные заговоры в каждом отдельном подразделении армейского корпуса, один за другим.

Расследования продолжались в течение тринадцати месяцев, поскольку за разоблачением одного заговора следовало раскрытие заговора в другом подразделении. В отчетах НКВД разоблаченным врагам давались самые разнообразные, иногда вызывающие недоумение характеристики, даже тогда, когда, как в следующем случае, все они служили в одном и том же подразделении: «сын кулака», «служил у Колчака» (т. е. командующий Белой армией в гражданской войне), «он подхалим», «участник контрреволюционной троцкистской организации», «военно-фашистский заговор», «совершал акты саботажа», «имел связи с врагами народа» и тому подобное55. Комиссара корпуса А.П. Прокофьева все время, пока он ехал в Москву, отзывали обратно, арестовали его, когда он сидел в вестибюле Народного комиссариата по обороне, ожидая назначения. Человека, назначенного вместо него, отправили до самой Монголии лишь для того, чтобы несколько месяцев спустя разоблачить его как фашистского заговорщика и уволить56.

В 1930-х годах судьба 57-го отдельного корпуса повторилась многократно по всему Советскому Союзу. Охота на ведьм свирепствовала с особой беспощадностью в двухлетний период ежовщины, но директивы разоблачать пятую колонну только предваряли наивысший расцвет террора, и продолжали действовать и в 1950-х годах. К началу 1934 года ОГПУ уже сфабриковало то, что называлось «Делом всесоюзного троцкистского центра» и в течение 1934 и 1935 годов сотни людей были арестованы как предполагаемые члены этого центра и позже расстреляны57. В 1936 году правительственные комиссары были вызваны для отчета Центральному комитету о количестве и категориях служащих, разоблаченных в их вотчинах. Лазарь Каганович, народный комиссар путей сообщения, отчитался об увольнении 485 бывших царских полицейских, 220 бывших меньшевиков и социал-революционеров, 572 троцкистов, 1415 бывших белых офицеров, 285 вредителей и 443 шпионов. Каждый из них, как сообщал Каганович, имел связи с «правотроцкистским блоком» заговорщиков и вредителей58. Разоблачение подрывной деятельности тогда влекло за собой серьезный риск последующих обвинений в отсутствии бдительности. Каганович выжил, но тысячи других коммунистов, партийных работников попали в тюрьмы или были расстреляны скорее за то, чего они не сумели сделать, чем за то, что они в действительности совершили.