Такое совпадение было крайне маловероятным. Десять лет назад Центры психиатрической реабилитации только начали создаваться – как и Общины. Шансов на то, что реальная Эмили Томас попадала в такое учреждение ребенком, практически не было. Она воззрилась на Фрэнка.

– Что ты можешь на это сказать? – поинтересовался он.

– Доктор Кашер гораздо изобретательнее, чем я думала.

Фрэнк поднял второй слой своих нелепых очков и ухмыльнулся.

– Заговор! – с удовлетворением констатировал он.

Ей безумно хотелось ударить ногой по его идиотскому рту и расплющить эту улыбочку. Вместо этого она заставила свое лицо сохранять бесстрастное выражение, а тело – расслабиться: так она всегда поступала на тестах Коллегии.

– Просто позвоните моему отцу и дайте ему увидеть меня своими собственными глазами.

– Да, не сомневаюсь, что это была бы увлекательная встреча.

Теперь Ана уже начала беспокоиться. Фрэнк слишком уверен в себе. Ему что-то известно. Она задрожала, замерзнув в своем тонком халатике.

– Видишь ли, – сказал Фрэнк, наклоняясь, чтобы подобрать свои бумаги, – известный доктор Эшби Барбер был врачом Эмили Томас в «Семи сестрах» все те пять месяцев, которые она там находилась.

У Аны отвисла челюсть. Она ничего не могла с собой поделать. Кто-то явно сфабриковал историю психиатрического заболевания Эмили Томас, потому что реальную Эмили Томас ее отец лечить никак не мог. Пока он вел свои исследования шизофрении, то частью его работы действительно стало обучение психиатрии – и он вел даже десять или двенадцать больных. Но зачем Кашер было трудиться? У них существует множество гораздо более действенных способов мучить парней и девушек. Подделывать файл для того, чтобы избавить пациента от мании – это слишком тонкий прием для спятивших психиатров из «Трех мельниц».

– Теперь ты уже не так многословна, а? – с удовлетворением отметил Фрэнк.

Ана заставила себя закрыть рот. Ей удалось сохранить бесстрастное выражение лица, но она понимала: если он присмотрится внимательнее, то прочтет на нем страх.

– Ну что ж, – сказал Фрэнк, потягиваясь, – теперь, когда ты обратила на меня свое внимание, мне бы хотелось показать тебе новостное сообщение, которое я этим утром нашел в сети.

Он взмахнул рукой перед грудью, и его интерфейс включился, проецируя цветной свет в воздухе прямо перед ним. Из кармана костюма он достал динамик и поставил его на дубовый буфет под зеркало. А потом он развернул кресло-каталку с Аной так, чтобы она оказалась лицом к двери гостиной. Он встал позади нее, и проекция его интерфейса автоматически сфокусировалась на белой поверхности, оказавшейся перед ними.

Какой-то репортер стоял у чугунных ворот дома Аны. Фрэнк приставил палец к виртуальной клавише курсора – и репортер заговорил.

– Ариана Барбер, дочь лауреата Нобелевской премии генетика Эшби Барбера, сегодня рано утром была возвращена в дом своего отца.

На экране возникло изображение: дверца лимузина в тусклом утреннем свете открылась. Из машины вышла высокая девушка. Ее длинные волосы выбивались из-под воротника, который она подняла, заслоняя свое лицо. Отец Аны взял девушку за руку и повел от камер в сторону дома.

Ана воззрилась на экран. Она не могла думать, не могла пошевелиться, не могла дышать.

Однажды, много лет назад, когда Тэмсин стремилась просмотреть все старые кинофильмы, они видели триллер пятидесятых годов двадцатого века о частном детективе, который боялся высоты. В какой-то момент детективу пришлось забираться на башню. Когда он посмотрел вниз, камера дала крупный план и одновременно отъехала назад, заставив перспективу здания неестественно смещаться. Вот так сейчас и Ана, пытающаяся осознать увиденное, ощутила смещение мира, ей стало казаться, что ее собственная голова совершенно чудовищным и противоречивым образом одновременно раздувалась и сжималась.

– Доктор Эшби и вся небольшая Хайгейтская община испытывают глубокое облегчение в связи с этим неожиданным поворотом событий, – закончил свое сообщение репортер.

Изображение мигнуло и исчезло. Ана воззрилась на то место, где оно только что находилось. Механизм ее мышления застопорило. Фрэнк снова повернул ее кресло. На его лице светилось торжество.

– Довольно-таки загадочная ситуация, не правда ли, Эмили?

Ана смотрела прямо на него, хотя практически его не видела. Зачем отцу было притворяться, будто ее вернули домой?

Она постепенно начала понимать, в чем дело, – словно в сознании появилось изображение, возникающее на фотобумаге, опущенной в проявитель. Он знает, где она. Он собрался оставить ее в «Трех мельницах». Как и Джаспера. Ее руки и ноги свело. Нестерпимая боль пронзила грудь. Казалось, один за другим у нее отключаются все органы.

Ана лежала на матрасе. Вокруг нее разговаривали люди. Ее саму ничьи слова не интересовали. Ее теребили и тормошили, у нее перед лицом щелкали пальцами. Однако она была слишком измучена, для того чтобы попросить оставить ее в покое. Иногда другие тоже ложились. Иногда становилось больно дышать. И она постоянно ощущала сокрушительную пустоту.

Земля отвернулась от солнца, рассыпаясь крошечными скачущими кусочками.

Ане стало казаться, что теперь так будет всегда.

А потом сквозь время в нее полетел звон колокола. И что-то изменилось. Люди перестали приходить.

Ее тело развернулось из тугого клубка и нашло дорогу в главное здание. Оно протащило ее наверх. Оно на что-то натыкалось. Оно село. Рука ворочала пластиковую ложку в коричневой жидкости. Что-то обожгло ей горло. Она вскрикнула. Ложка со стуком упала в водянистый суп. Она заморгала и изумленно опустила глаза. Она даже не заметила, что ест. Около ее миски лежал разломленный пополам рогалик с дырчатым мякишем. Она прижала палец к корке. Та оказалась твердой, словно сухая глина. Ана не понимала, как ей удалось его разломить.

Девушки и парни вокруг нее что-то бормотали себе под нос, скрежетали отодвигаемые стулья, за покрытыми цыпками руками шевелились рты. Всюду видны были неподвижные, плачущие, потерянные и пустые глаза.

После ленча она вернулась в Восьмую студию. Сидела в темноте на матрасе. Смотрела, как серые призрачные девушки входят и выходят, исчезая во тьме каждый раз, как солнце пряталось за тучу, и снова возникая в дверном проеме силуэтами, озаренными дневным светом.

Ее ноздри защекотал запах горящей серы. Она повернула голову на запах. Увидела в темноте огонек. Бледная рука в пятнах держала спичку.

Она следила взглядом за пламенем, скользившим туда и обратно. Черная татуированная виноградная лоза то попадала в свет, то пряталась. Рядом – так близко, что теплое дыхание коснулось уха Аны, – заговорила Тэмсин.

– А, хорошо, – сказала она. Ее слова складывались очень медленно. – Ты здесь. Я уже сомневалась. – Пламя придвинулось к самому носу Аны, а потом вдруг отодвинулось и погасло, оставляя струйки дыма. – Всегда легко определить, кто именно здесь сломается, – продолжила Тэмсин, по-прежнему говоря медленнее обычного. – Это почти всегда случается в первые сутки.