Присовокупившийся к ним Боксер отряхивал ржавчину с мозолей так тщательно, словно боялся подцепить через нее холеру.

— Дайте руку, черти!

Ухватившись за руку Боксера, на крышу выбрался Китай.

— Значит как я думаю, — из-за вертолетного гула Шраму приходилось напрягать глотку. — Скорее всего, лекаришки здесь нет. Крыша домиком? Домиком. Выходит, имеется чердак. Видите, слуховые окна? Видите. Вот и ход на чердак. Какая-нибудь из решеток на них точняк, как и в лазарете, заранее уболтана. Короче, рассредоточиваемся и рыщем на тему «вход». А вот, братва, и доказуха, что лепила здесь.

Шрам нагнулся…

Пробив вертолетный гул, прогремел выстрел…

Еврейская община нидерландского города Алкмаар находилась в нескольких кварталах от городского центра, располагаясь между магазином подержанных автомобилей и жилым домом, напротив сквош-клуба «Ван Бастен». Община занимала двухэтажный дом, мало чем отличающийся от других домов города — в их отличиях друг от друга могли разобраться разве только сами местные жители, но никак не новые русские эмигранты.

Дочь прижимала к груди медведя, выигранного дядей Багром в велосипедный аттракцион. Теща нервно расхаживала по дорожке, засыпанной битым кирпичом. Жена сидела на ступенях. У ее ног грудились сумки с наспех собранными прапорщиком вещами.

Прапорщик Григорьев стоял на крыльце. Он держал в руках красочный лист с шестиконечной звездой и нидерландским гербом, снова и снова протягивал его невысокому господину с солидным брюшком, натягивающим черную ткань старомодного покроя костюма. Белую рубашку без галстука, застегнутую под последнюю пуговицу, царапала небольшая, неряшливая бородка. Голову покрывала широкополая черная шляпа, из-под нее торчали пейсики.

— К вам, из России, по приглашению, — охрипшим голосом доказывал Григорьев. — Вы должны встречать. Принимать.

Господин в шляпе и пейсиках в ответ переходил с одного языка на другой, с другого на третий, но среди них не попадалось русского.

К дому подкатили два велосипедиста. Облегченно улыбнувшись, господин замахал рукой, мол, поскорее к нам, поскорее.

Первый велосипедист, одетый точь-в-точь, как господин на крыльце, но по причине молодости вынужденный обходиться без растительности на лице, остался сторожить велосипеды. Он, послужив посыльным, выполнил свою миссию.

Второй велосипедист открылся физиономией родной вырубки, рыжеватыми славянскими усами, от него по-нашему шмальнуло пивным выхлопом и копченой рыбой. Его появление, проломив ледяную корку бед и печалей, сумело обрадовать прапорщика Григорьева.

С просьбой о переводе на усатого одновременно набросились и прапорщик, и представитель еврейской общины.

— Скажи ему, друг, что они обязаны меня устроить! — надрывался Григорьев. — Выручай, земеля, братан!

Со своей стороны господин в пейсиках молотил что-то нерусское.

Рыжеусый предпочел иудеев соотчичам и единоверцам. И начал переводить, отвлекаясь лишь на икоту, слова господина в костюме и шляпе.

— Раввин…ик! говорит — «фальшивка». Таких они не рассылали и не рассылают… ик! В вольном переводе — туфту подсунули, лажанулись вы, лохонулись, форшманулись, не знаю, как у вас, у россиян, теперь это называют. От себя добавлю, что на… ик! на хрен вы им не нужны.

— Да-а-а!!!

Участники разговора на крыльце разом обернулись на крик.

— Погодите, мама, — только и успел бросить навстречу теще прапорщик Григорьев.

— Жиды порхатые! Семя иродово! Нате! — взлетевшая на крыльцо теща распахнула спортивную сумку, отвела ее назад и выплеснула содержимое. Из сумки, как водой из ведра, в раввина ударил зеленый бумажный дождь. На черные шляпу и плечи ложились и прилипали сотенные долларовые купюры.

— Нате ваши жидовские фальшивки! Подтирайтесь!

Пустая сумка полетела в окончательно потерявшего волю к жизни Григорьева.

— А тебя, зятек недоделанный, я сейчас буду убивать! Обобрал! Завез! Обманули! Все подделали! Как дураков провели! Ничего у меня нет, никому я не нужна…

Теща страшно, пронзительно завыла.

— Полицай! Полицай! Теленфонирен полицай! Раша мафия! Контрафакт валют! — крики скрылись вместе с господином в пейсиках и долларах за дверью общины, защелкали замки.

Переводчик, подкрутив рыжий ус, философски сощурился:

— Ик! Соотечественники, бля…

Найти бы того ретивого урода, который обнаружил плохо закрепленную решетку слухового окна. Вернее, не плохо, а хорошо закрепленную на гвозди, которые легко проворачиваются в дырках. Как урода занесло сюда? Зачем он тряс каждую решетку? И ведь потом потребовалось затаскивать на чердак сварку. А я-то как проморгал сварные работы на чердаке? Да, найти бы того урода, допросить на предмет, откуда берутся такие службисты, какое шило и куда им втыкается.

Вместо красивого отхода «лестница-чердак-крыша» очутился в глупом положении. Застрял. Назад нельзя — прямо зекам в лапы. Вперед некуда. Приваренную решетку голыми руками не сорвешь. Даже из револьвера не отстрелишь. Того и жди, что самого подстрелят с вышки или этой стрекозы нал головой. Сиди за трубой, не высовывайся и мерзни в одном свитерке.

А потом появился Шрам. По чьим следам он идет, сомневаться не приходилось. Оно, конечно, могло быть случайностью, что именно он, Шрам, нашел лестницу и ищет не человека, а путь к свободе. Но удалось расслышать слова — ветер дул с их стороны. «Лекаришки», «рассредотачиваемся», «лепила»… Какие еще сомнения! Зачем еще ждать? Вот он как на ладони.

По всему получается, начальник продал. Иначе, с какой стати Шраму гоняться за «лекаришкой»? Не сдюжил Холмогоров, совсем твердость утерял. Ну, с ним потом разбираться будем.

Доктор, укрывающийся за кирпичным наростом трубы, взвел курок нагана. Снять мишень с тридцати метров из любимого, пристрелянного оружия он, на ведомственных стрельбах всегда попадающий в десятку лучших по городу, мог бы, пожалуй, и левой рукой, да ни к чему выпендриваться. Шрам лег на мушку. Доктор плавно повел курок…

— За трубы! — подхватив оседающего Китая, Шрам бросился с ним за ближайший воздухоотвод. Вот такая селявуха. Не отыграл бы Серега той лунной ночью в камере должок пацана, может быть, жил бы дальше как ни в чем не бывало Китай.

Рядом, содрогнув кровельное железо, плюхнулся Боксер.

— Слева он, гад! Джеки тоже влево ломанулся! Слышишь, Шрам?!

Шрам перевернул Китая на спину. На груди расплывалось пятно. Пуля вошла в сердце. В десятку. Призер, бляха. Но хоть не мучился Китай. А Боксер тряс Сергея за плечо.

— Слышишь, Шрам? Я увидел по вспышке. Слева! Посредине крыши. За трубой.

— Я въехал, остынь. Блин, не прикидывал, что докторишка на работе держит ствол. Прокололся я малость.