Я внесла пай в уставный капитал фирмы и стала ее директором. Помимо общего руководства, я занялась сектором разработки новых маршрутов.

Под моим началом теперь оказались две бывшие сотрудницы Эрмитажа и несколько женщин без специального образования. Кроме всего прочего, на меня свалилось множество текущих дел, о существовании которых я прежде даже не подозревала.

Какие-то договоры, согласования с властями, с проверяющими организациями. Наша фирма была маленькая, и каждому приходилось работать за пятерых.

Несмотря на то что все мы работали в полную силу, прибыль была скромная. Наша фирма специализировалась на въездном туризме. А массовый турист шел в наш город только в период белых ночей. Но теперь лето и белые ночи были позади.

Поток туристов резко сократился. А тут еще случилось событие вселенского масштаба, враз перекрывшее и этот скромный ручеек.

Одиннадцатого сентября 2001 года планета вздрогнула и застыла в ужасе. Катастрофа потрясла и русских людей, находящихся далеко от места события.

А что говорить об американцах, англичанах и других странах этого содружества! Разом и мгновенно они в испуге отказались летать на самолетах. Дела в нашей фирме застопорились. Ни одного туриста за две недели после трагедии!

Деньги, вложенные в турфирму, прогорали. С учебой я тоже пролетела. Настроение было скверное. И вот однажды, когда я раздумывала, как наладить дела, раздался телефонный звонок. Голос с иностранным акцентом вывел меня из оцепенения.

Незнакомый мне адвокат из Америки сообщил мне, что одиннадцатого сентября в горящем небоскребе погиб мой отец. Он так и сказал — «отец». Адвокат назвал странно звучащую английскую фамилию.

Я переспросила: кто? Он извинился: «Это фамилия, под которой он жил в нашей стране. В его русских бумагах значится: Геннадий Иванович Петров». Я вздрогнула. Снова перед мысленным взором возник человек с белой тряпкой в угловом окне небоскреба, охваченного огнем. Теперь навсегда для меня этот страшный образ и мой отчим будут слиты воедино. «Вы — единственная наследница погибшего, согласно его воле зафиксированная в завещании».

Весть о деньгах меня не обрадовала. Я сказала адвокату что-то невнятное об отсутствии у нас с Петровым родства и вообще отношений. Адвокат не стал вникать в суть моих возражений. Он сообщил, что в ближайшее время вышлет часть предназначенного мне наследства, а после завершения всех формальностей я получу остальную сумму.

Юра, узнав от меня новость, отреагировал иначе. Он посоветовал взять деньги. «Ну и что, что не родной отец. А если я Кольке захотел бы наследство отвалить, разве я не имел бы права? А Петров как-никак до восьми лет тебя растил». Юра не знал пикантных обстоятельств моих взаимоотношений с отчимом, а объяснить их ему я не могла.

Однако после долгих раздумий я согласилась принять наследство. Петров был очень плохой человек, но он погиб в страшных муках и этим как бы смыл грехи со своей души. Полученные деньги решили мои финансовые проблемы. Я смогла внести плату за учебу и продолжить образование. Но эти деньги не принесли мне счастья. Вспоминая впоследствии события этого года, за точку отсчета я брала получение злополучного наследства.

* * *

Жизнь постепенно входила в новую колею. Я втиснула себя в напряженный режим, как ноги в неразношенные туфли. Руководство турфирмой и учеба по вечерам не оставляли ни единой свободной минуты.

Заботу о Коле взяла на себя бабушка Марго. Сын часто после школы ехал к ней домой и оставался там ночевать. Юра постоянно выходил на сверхурочные работы, чтобы заработать больше меня. Деньгами он компенсировал свое скромное социальное положение.

Хуже всех приходилось тете Кате. Она совсем осталась без внимания и не у дел. После перелома ноги кости ее срослись не правильно, ходить ей было трудно. Она перестала выходить на улицу: не в силах была одолеть нашу крутую лестницу и высокий этаж. Тетя Катя целыми днями одна сидела в квартире. Бог знает, какие мысли крутились в ее слабоумной голове. Опять появились необоснованные страхи, неясные опасения. Пора было показать ее врачам. Прежде каждую весну и осень я регулярно приводила ее в психдиспансер, чтобы предотвратить сезонные обострения болезни. Нынче я так закрутилась, что не успела показать ее медикам. Но откладывать ежегодный визит дальше было невозможно.

«Послезавтра идем к врачу», — сообщила я тете Кате. Она обрадовалась, стала меня целовать. Многие здоровые люди думают, что психбольные ничего не соображают, что это какие-то бездумные «овощи». Именно таких больных любят показывать режиссеры в кино. Но я-то, столько лет ухаживая за тетей Катей, знала, что психотики очень чувствительны и сами страдают от своего состояния.

Они также понимают, что врач может их подлечить дома и помочь им избежать больницы. Заточение в психбольницу всем неприятно. Как плакала тетя Катя, когда была в стационаре последний раз! Она умоляла забрать ее поскорее домой, обещала слушаться меня и вовремя принимать таблетки. Совсем как домашний ребенок, отосланный родителями в детский сад. Узнав о предстоящем походе к врачу, тетя Катя занялась стиркой, чтобы привести в порядок свою единственную праздничную блузку. Каждый выход из дому теперь был для нее праздником.

Накануне я переделала кучу дел: заключила выгодный договор с одной из гостиниц, принимающей наших клиентов; одобрила план экскурсий, составленный моей подчиненной; а также, промаявшись два часа в институте, защитила реферат по ретростилям. Усталая, я возвращалась домой. В трамвае в этот поздний час было свободно. За окнами сгущалась тьма. Я присела на переднее место, за водительской кабиной, и бездумно смотрела вдаль — свет фар освещал бегущие впереди рельсы. Вдруг мне показалось, что в коридоре света по рельсам бежит навстречу вагону женщина в белой кофте.

Вначале где-то далеко, почти незаметная, маленькая. Но она стремительно приближалась, становилась крупнее, и вдруг я узнала тетю Катю. Вот-вот трамвай задавит ее. Я кинулась к месту водителя, стала нажимать на какие-то кнопки, но затормозить ход трамвая не удавалось. Я потянула рычаг на себя, вагон оторвался от рельсов и взлетел. Внизу подо мной — улицы, дороги. И такой реалистический пейзаж — наша Лиговка, площадь Восстания, Невский проспект. Вагон вздыбился и, как ракета, совсем вертикально полетел в черное небо. Потом стенки вагона рассыпались, и я стала падать вниз.

Но до земли не долетела — проснулась. Кошмарные сны всегда кончаются пробуждением.

Все, доработалась до чертиков, пора брать отпуск.

Настоящий трамвай был цел и невредим и как раз подвозил меня к моей остановке. Я вышла из вагона, пробежала несколько метров и оказалась в своем подъезде. Хорошо, что не надо идти закоулками. На лестнице, как часто случалось, свет не горел. Раньше, когда курила, я освещала себе дорогу зажигалкой, теперь приходилось ходить на ощупь. В подъезде стояла мертвенная тишина: ни шороха, ни скрипа, ни дуновения сквозняка. Все равно я испытывала необъяснимый страх, страх темноты, преследующий меня с детства. Я медленно, держась за перила, стала подниматься по ступеням. Мне показалось, что кто-то крадется за мной по пятам. Я оглянулась, какое-то белесое пятно проплыло в моем внутреннем зрении, как порой проплывают в глазах черные мушки.