Элмерик никак не мог проверить, есть ли на бывшем приятеле чары, подавляющие волю, хотя всё больше сомневался, что Мартин не ведает, что творит. Всё он ведает. И играет по своим правилам. Жаль, бард пока не придумал, как переделать мелодию, чтобы подменыш выдал себя. Тогда правила игры можно было бы изменить. Но без помощи леди Эллифлор у него ничего не получалось.

Когда Мартин свернул за угол и исчез из виду, Брендалин вздохнула с облегчением. Элмерик моргнул, потом открыл сразу оба глаза и взглянул на свою возлюбленную уже самым обычным зрением.

– Чего он от тебя хотел?

Девушка не ответила. Она смотрела в сторону, и бард не мог видеть её лица. Лишь отметил, что Брендалин дёрнула плечом, руки её слегка дрожали, кожа покрылась мурашками от холода, а дыхание стало похожим на тщетно сдерживаемые всхлипы.

– Он обидел тебя? – Элмерик уже собрался было бежать за Мартином, но Брендалин поймала его за рукав и уткнулась лбом в плечо.

– Хорошо, что ты пришёл, – прошептала она. – Мне было очень страшно… Вдвоём. С этим.

Кленовый букет выпал из её рук, и яркие листья рассыпались под ногами. Бард поспешно снял куртку, накинул её на плечи Брендалин и нежно привлёк девушку к себе.

– Всё хорошо, родная, я здесь, с тобой. Он к тебе не приставал?

Брендалин всхлипнула, но снова ничего не ответила. Это лишь упрочило подозрения, и Элмерика снова бросило в жар.

– Я ему покажу! – сквозь крепко сжатые зубы процедил бард. – Совсем стыд потерял! Надо быть законченным негодяем, чтобы лезть к чужой невесте!

– Но он же не знал, что я твоя невеста… – Брендалин поёжилась. – И вряд ли он пытался меня соблазнить. Просто обнял по-дружески…

– Ах, обнял! – Элмерик вцепился в изгородь так крепко, что та аж хрустнула. – Он же обещал мне! Говорил, что я могу быть спокоен. Что он не собирается мешать.

– Да? Прямо так и говорил?

Бард расслышал сомнение в голосе Брендалин. В сердцах он пнул рассыпанные листья.

– Никому нельзя верить.

– Никому… – эхом повторила девушка.

Элмерик нежно провёл рукой по её щеке, очертив пальцем охранный знак Соколов, оставленный мастером Патриком.

– Эй, ну что ты? Главное, что мы есть друг у друга! Хочешь, расскажем всем о нашей помолвке сегодня за ужином? Пускай знают! Нам нечего скрывать. А что наши родные пока не дали согласие – невелика беда! Если придётся, я готов взять тебя в жёны даже вопреки их воле.

– Правда? – Её скулы порозовели, но в следующий миг девушка опустила взгляд и покачала головой. – Давай всё же не сегодня. Обнародуем нашу помолвку, когда закончится вся эта история с подменышем. Всего каких-то четыре дня осталось. Вот приедет мастер Каллахан – и от него-то точно никто не скроется. А после… Знаешь, я хочу праздник. Со свечами, музыкой и танцами. Я так люблю, когда ты играешь на арфе.

– Когда мы поженимся, я буду играть для тебя хоть каждый день. И сочинять баллады в твою честь. – Элмерик взял руки Брендалин в свои и поразился, насколько холодны её ладони. Он согрел их дыханием.

– Ловлю на слове. – Девушка улыбнулась. – Сейчас всем непросто. Но будем утешаться тем, что впереди нас ждёт ещё много дней, полных радости.

Она положила голову Элмерику на плечо и шепнула:

– Кстати, а что вы задумали? Вы же что-то решили с Джеримэйном?

– Ох уж этот Джеримэйн! – Элмерик, вмиг помрачнев, поведал своей возлюбленной всё: о тёмном прошлом своего недруга, о ночных планах, о своих сомнениях. Стихнувшее было негодование снова нахлынуло удушливой волной. Бард говорил и говорил, не в силах остановиться. Брендалин слушала, кивала, ободряюще сжимая его ладонь в своей руке, а когда Элмерик наконец-то замолчал, сказала так:

– Понимаю: тебе нелегко решиться. Но правила есть правила, разве нет? Джеримэйн мне никогда не нравился. Ты его тоже не любишь, и есть за что. Пускай сейчас он говорит, что исправился, но разве это извиняет все прошлые проступки? Вряд ли его наказание будет суровым – он ведь был мелкой сошкой в банде. Но решать это в любом случае не нам с тобой, а тем, у кого есть такое право.

Элмерик не нашёлся, что возразить. Пожалуй, Брендалин была права: с чего он решил что имеет право судить? Пусть это делают те, кому по должности положено.

Вот только оставалось ещё одно «но».

– Как считаешь: может, мне подождать с оповещением гильдии до Самайна? Всё же Джерри один из Соколов. Нас ждёт серьёзное испытание, где каждый человек будет на счету. А вдруг его заберут раньше, чем откроются Врата? Выстоим ли мы тогда?

– Не знаю, что тут сказать. – Брендалин пригладила его лёгкие, как пух, волосы. – Ты прав и не прав одновременно. На твоём месте я бы тоже предпочла подождать. Но что, если они сами всё узнают? Тогда тебя накажут за укрывание преступника. Вдруг даже бросят в тюрьму? Тогда мы лишимся вас обоих – и уже точно не справимся с Вратами. И… это, конечно, личное, но я не хотела бы остаться одна сразу после помолвки. Впрочем, решать тебе. Я поддержу в любом случае, как бы всё ни обернулось.

Признаться, Элмерику даже в голову не приходило, что его могут счесть соучастником. У гильдии повсюду имелись глаза и уши: от бродячих менестрелей и актёров, не знающих границ и свободно бродящих по дорогам мира, ничто не скроется. Рано или поздно о Джеримэйне всё равно узнают. Если уже не узнали. И они непременно придут на мельницу – это вопрос времени. До Самайна или после – в сущности, не важно. Пройдёт Зимняя битва – за ней будет Летняя. Потом снова Зимняя… Колесо года никогда не останавливается, как и необъявленная война.

Нежелание Элмерика вмешиваться могло стоить Соколам слишком дорого…

– Пойдём в дом? – Брендалин тронула его за плечо. – У тебя уже губы посинели от холода.

Бард, опомнившись, кивнул.

На мельнице полным ходом уже шли приготовления к ужину. Розмари хлопотала на кухне, звякая горшками. На весь дом пахло свежеиспечённым хлебом, капустой и яблоками. Наверняка обещанные пирожки уже поспели. В животе немедленно заурчало, и Элмерик сглотнул слюну. Эх, жаль нельзя стащить парочку до ужина: Розмари за это всегда страшно ругала и била воришек полотенцем.

Чтобы скрасить ожидание, Элмерик решил не откладывать дело на потом. Так, глядишь, и время пройдёт быстрее.

Он устроился в комнате для занятий, взял чернильницу, положил перед собой чистый лист бумаги, в задумчивости прикусил кончик гусиного пера (всегда так делал, чтобы приманить вдохновение). А после на одном дыхании написал сразу два важных письма: одно отцу, с которым не общался вот уже почти пять лет, а второе – Оллисдэйру Фелису, также известному как Олли-Счастливчик, нынешнему мастеру гильдии бродячих актёров и музыкантов.

Приметы не обманули: небо потемнело ещё задолго до заката. Ветер сперва усилился, а к ужину и вовсе переменился на северный. Мокрые листья липли к стёклам, ветви стучались в окно, словно просились в дом – в тепло. Дождь очень скоро превратился в мокрый снег, который таял, едва касаясь земли. Пришлось запереть ставни и пожарче растопить камин.