– Ты?! – Я немигающим взором уставился на него, пытаясь отыскать хоть малейший намёк на ложь.

– Да, – мрачно заключил Леон. – Вы все ошибаетесь на мой счёт. Я хуже, чем Клив.

Я был настолько ошеломлён, что мне почудилось, будто земля уходит из-под ног. Леон Кагер, тот самый, которого хотелось защитить и уберечь, травил Клива Маккинзи. Это звучало настолько невероятно, что пришлось несколько раз повторить, прежде чем до меня дошёл смысл сказанного.

– Постой. Это просто не укладывается в голове. – Мне никак не удавалось подобрать нужные слова: столько вопросов вертелось на языке, и в то же время я боялся озвучить их разом.

Леон замер, пристально вглядываясь в каждое моё движение. Казалось, он пытался увидеть что-то на моём лице – то ли осуждение, то ли разочарование, – а потому весь напрягся, как пружина, готовый бесстрашно обороняться, двинуться в наступление, дай только повод. Стоило мне приподнять руку, и он тут же отстранялся, будто боялся, что я ударю его.

Меня распирало от нахлынувших эмоций. Пришлось на секунду зажмуриться и глубоко вздохнуть.

– Как ты мог травить Клива? – проговорил я сквозь зубы. В моём голосе так и слышалось то самое осуждение.

На лице Леона промелькнуло что-то, отдалённо похожее на испуг. На секунду я представил себя палачом, которому вручили верёвку и который теперь безжалостно затягивал петлю на чужой тонкой шее.

Я судорожно вцепился в подол рубашки. Сколько ещё потрясений придётся пережить? Как только казалось, что я пришёл в норму, свыкся со всеми шокирующими реалиями, жизнь подбрасывала новую порцию ударов, сбивающих с ног. Я не тот, кем был всю жизнь. Оливия не та, кем казалась мне. Леон не тот, за кого себя выдавал. Что-то не так со всеми нами. Видимо, только по этой причине мы держались вместе.

На Леона было страшно смотреть. В его взгляде читалось что-то совсем уж дикое, опасное, и в то же время он будто бы жаждал моего прощения. Думаю, и я выглядел не лучше, скорее даже слегка безумным, раз он вскоре предпочёл отвести взгляд.

– Мы с Кливом ходили в одну и ту же балетную школу в детстве, – нехотя начал он. Губы дрожали, будто он сейчас разрыдается. Голос звучал глухо, словно доносился из глубокой пещеры. Если всё это правда и он действительно мучил Клива, то сейчас явно об этом жалел.

– Клив и балет? Серьёзно? – с возмущением прорычал я. – Прекрати делать из меня идиота.

Сначала Оливия, теперь Леон. Негодование зарождалось глубоко внутри и росло с каждой минутой.

«Чистота крови – чистота помыслов». Что ж, эта фраза ещё никогда не воспринималась настолько лицемерно, как сейчас. Я шумно дышал через нос, нетерпеливо ёрзая на диване.

Но Леон не шелохнулся. Он всё так же смотрел в окно, и было ясно только одно: разговор ему так же, как и мне, давался с трудом.

– Он был моим главным соперником, – отстранённо проговорил Леон и, чуть посмеиваясь, добавил, словно желая разрядить обстановку: – Впечатляет, правда?

– Это шутка такая? – Я встал напротив и строгим голосом произнёс: – На каком моменте начать смеяться? Вы с Оливией сговорились?

Он с раздражением потёр переносицу и поднялся следом.

– При чём тут Оливия? – Леон был в замешательстве. Едко бросил: – Забудь всё, что я сказал, – и повернулся, но я поймал его за плечо, останавливая.

– Допустим, ты вместе с ним ходил на балет, – с сомнением начал я.

– Допустим? – процедил Леон.

Кажется, моё недоверие сильно задело его. Он в ярости посмотрел в ответ. «Совсем как Гедеон», – пронеслось в голове.

Я попытался что-то добавить, но не успел. Леон резким движением схватил меня за кисть, рывком вывел из равновесия – земля на этот раз в буквальном смысле ушла из-под ног – и заломил руку мне за спину. Не то чтобы очень больно, просто всё произошло настолько неожиданно, что я только и успел, что вскрикнуть и затем жалобно хныкнуть, краснея.

– В моём случае тебе придётся верить мне на слово, Готье, – при этом спокойно прошептал мне на ухо Леон и, я бы даже сказал, «нежно» выпустил из захвата. – Прости.

На лице ни намёка на ярость, только безграничное сожаление. Кажется, настоящий Леон очень вспыльчивый, но отходчивый. Как же он умудрялся играть роль тихони в лицее?

– Ты чокнулся! – гаркнул я в ответ, растирая руку.

– Прости, – повторил он, словно случайно наступил мне на ногу. – Ты разозлился из-за одного раза, а Клив страдал от меня на протяжении двух лет.

На лице Леона расцвела та самая тёплая улыбка, на которую был способен только он. Когда мы с ним сидели на долгих нудных лекциях, в желудках урчало, а спины было не разогнуть, то, стоило повернуться к нему, он всегда ободряюще улыбался мне, поднимая настроение одним своим присутствием. Теперь же, после всего, что он сказал и сделал, улыбка не производила прежнего впечатления. Напротив, мурашки бежали по коже. Леон теперь представлялся мне кем-то другим – волком в овечьей шкуре, удобно затесавшимся в наивное доверчивое стадо. Если он рассчитывал на то, что своей неуместной улыбкой сможет что-то исправить, то глубоко ошибался.

– Ну и зачем ты его мучил? Разве он не жаловался родителям?

– Не знаю. – Леон сел на диванчик. – Я просто был маленьким ублюдком. Дядя меня очень баловал, – он говорил медленно, словно размышлял на ходу, – я рос в полной вседозволенности. Может, в этом и была причина. А Клив? Наверное, не жаловался. Я его слишком сильно запугивал.

– Баловал? Мы думали, что дядя тебя… бьёт?

– Дядя? Меня? – улыбнулся Кагер. – Мы – это кто?

Врёт. Это первое, что пришло на ум. Я всегда забывал об одном простом факте: Леон – актёр. Он с детства искренне проживал десятки чужих жизней на сцене. Можно ли ему верить и в этот раз? Нет, не так. Можно ли ему верить вообще?

– Не важно. Просто ты всегда выглядел таким… – Я прикусил губу: чувствовал себя ужасно, признаваясь в том, что мы за спиной обсуждали его.

– Жалким? – Он широко улыбнулся, словно получил комплимент, как будто я таким незаурядным способом похвалил его актёрскую игру.

– «Жалким» – это слишком. Может, забитым… Кто тогда тебя бьёт? Все эти синяки, ушибы…

– Клив, – начал перечислять он, – иногда его друзья – да, есть те, кому я позволяю меня бить.

– Ты что, получаешь от этого удовольствие? – скривился я.

– От избиений? Нет, конечно, – хмыкнул Леон. – Иногда приходится долго замазывать синяки гримом перед выступлением. Но я терплю. Он ведь терпел и не сдавал меня. Правила остались прежними, сменились только роли.

– И он тебе мстит сейчас? – уточнил я. – За то, что ты его бил раньше?

– Не только за это. Я перешёл черту, и он бросил из-за меня балет, – хмуро проговорил Леон. – Я бы тоже не простил такое. Так что, – тут он поднялся и всем своим видом дал понять, что разговор окончен, – я заслужил всё это.