Она прекрасно видела, что папе кольцо покупать не хотелось, но как она и ожидала, в пяти евро он ей не отказал. Объяснять ему про коралл Ася не стала, он бы сказал, что это – "глупости", хотя она потом и про другие камни прочитала в интернете. Они вернулись домой, уселись обедать. Пришлось есть борщ, и ковырять котлету. Ася принялась есть персик, и папа ей сто раз сказал, чтобы она была осторожна, а то "кофточку закапает". Про ее наряд он, кстати, ничего не сказал, даже внимания не обратил. Мог бы и комплимент ей сделать, но не сделал. Ася подумала, что папа не умеет делать женщинам комплиментов: то ли не замечает, как женщина выглядит, то ли не решается. Хотя, откуда она знала, какой папа с женщинами? Просто ей так казалось.

Около входа в театр они увидели дядю Марка. Ниже папы, плотный с бородой, Марк Асе нравился. Вот он-то ей сразу сказал, как она хорошо сегодня выглядит, как ей идет белое, обещал, что концерт им очень понравится. Ну, посмотрим… Ася много раз была в театре, несколько раз на всевозможных концертах рок музыки, пели какие-то нравившиеся папе поэты с гитарой. Один раз их кто-то пригласил на концерт струнного ансамбля и они ходили в малый зал консерватории с бабушкой. Но большой симфонический оркестр… такое было в ее жизни впервые.

Ася озиралась по сторонам, несколько раз им всем троим пришлось вставать, чтобы пропустить людей дальше по ряду. Бабушка много раз обращала Асино внимание, что проходить надо передом к людям, которых ты побеспокоил, но здесь все протискивались как раз к ним задом, это было удобнее, быстрее, Ася даже осталась сидеть на своем кресле, а вот папе с Марком пришлось встать. Вокруг шелестело: «Pardon, messieurs, pardon! Pardon!», почему-то так Асе казалось вежливее и шикарнее, чем "извините… разрешите". Осматриваться было интересно: через два ряда сидела немолодая женщина в летней светлой шляпе, украшенной букетиками. Ничего себе: дама из Амстердама! Потом Ася увидела еще несколько шляп. Многие мужчины были в светлых пиджаках, и Асе стало жаль, что ее папа такого не имел, ему и в голову бы не пришло купить себе пиджак. Был ли он у него когда-нибудь? Папа не умел носить ни пиджаков, ни костюмов. На Марке были черные брюки, светлый холщовой пиджак с засученными рукавами, под пиджаком черная майка. Марк, вот, не выглядел русским.

Оркестр настраивался, папа разговаривал с Марком, они что-то обсуждали. Ася не прислушивалась. Она еще раз посмотрела на свое новое кольцо, и от всей души пожелала, чтобы коралл принес ей завтра удачу. Завтра она увидит девочек, они ее станут расспрашивать о Москве. Уж она бы им рассказала, но… не сможет. Зато, они привезла им маленькие подарки: кому матрешек, кому пасхальные яички, кому заколки… Ася принялась думать, кому что подарить, и тут… зазвучала музыка. Ася достала из кармана конфету и положила ее в рот. Обязательно завтра девочкам надо рассказать о русском оркестре. Она с ними летела в самолете, а девочки нигде не летели, дома сидели, смотрели телевизор… А она, Ася – совсем другое дело. То и дело передвигая во рту конфету, она рассматривала оркестр. Какая у дирижера подвижная спина, какие там в оркестре сидят симпатичные ребята. Ася рассматривала каждого оркестранта: руки водили смычками, губы прижимались к мундштукам, сбоку сидела девушка-арфистка, у нее на шее были прекрасные бусы, а руки мелькали по струнам. Асин взгляд переходил от одного музыканта к другому, их глаза одновременно смотрели на дирижера, в ноты и на инструмент. «Интересно, как они так могут?» – подумала Ася. Музыка была для нее фоном: смотреть были интереснее, чем слушать.

Борис

Спал Борис неважно, часто просыпался, ворочался, скидывал одеяло. Посмотрев на часы, он убедился, что так или иначе надо вставать, привести себя в порядок, позавтракать и ехать на репетицию. Во всем теле была какая-то слабость, похожая на легкое недомогание: ни бодрости, ни аппетита. Борис пошел в душ, хотя если бы было можно, он бы с удовольствием еще полежал. Жаль, что репетицию назначили на десять: он будет вялый, ребята не выспались, но у солистов были какие-то планы, то ли Дюме давал Мастер-класс, то ли Эмар… Борис не очень запомнил. Он брился и пытался понять, болит у него голова, или это все-таки – не боль. Наверное, следовало опять принять пенталгин, но была надежда "разойтись", а пенталгин давал противное одурелое состояние, которое сейчас ему было ни к чему. Когда Борис одевался, в комнату постучали. С удивленным "oui..", Борис откинул задвижку и увидел уборщицу: «Bonjour, monsieur… puis-je faire votre lit …», он даже не дал ей договорить: «Merci, madame, plus tard, s"il vous plait…» – довольно нелюбезно сказал он: только пылесоса ему сейчас не хватало. Вот тебе и класс отеля! Она что, не могла подождать, пока он уйдет? В дверь стучится, идиотка! – Борис злился, хотя прекрасно понимал, что тетка просто хочет побыстрее закончить этаж и отдыхать до 11 часов, когда начнут освобождаться номера. Известная тактика горничных: она зашла бы на минуту, сменила полотенца, а убирать бы ничего не стала, а ему хотелось, чтобы она как следует все убрала, только… потом. Борис стал надевать мягкие мокасины без носок, и заметил, что они ему немного натерли большой палец на левой ноге. Черт… у него с собой только и были эти мокасины, и лаковые концертные туфли. Надо было бы где-то раздобыть пластырь. Как все это некстати. Придется просить переводчицу, пусть обратится в рецепцию. Интересно, как будет по-французски "пластырь"? Борис и по-английски не помнил.

На улице по дороге к ресторану, он немного проветрился и мысль о завтраке уже не вызывала у него тошноту. На столе стояли круассаны, куски багета с грубой коркой, масло, мед, разные варенья. Рядом уселась арфистка Тамара. Принеся себе баночку йогурта, она внимательно читала, что написано на коробочке. «Я смотрю, какой процент жирности, сколько сахара и сколько калорий» – серьезно объявила она. Борис почувствовал, как в нем закипает раздражение: «Вот зануда… думает, что будет жить вечно. Наивные люди. Вот и моя Наташа такая… » – ему было все равно, что будет есть арфистка, но раз уж она села за его стол, надо было поддерживать разговор. Он был в принципе готов… но не о жирности же йогурта. Борис себя таким не любил: раздражительный, нетерпимый, желчный. Надо как-то из этого состояния выходить, а то