человеку, – оживился Арсентьев, – к тем, кто живет с тобою рядом. Это большой нравственный вопрос. Кражи–то совершаются не в безлюдных домах. В соседних квартирах, как правило, находятся люди. Неужели они ничего не видят и не слышат? Где же грань личного и общественного? Пример соседей Школьникова говорит сам за себя. Они сделали вид, что их будто бы нет, что ничего не заметили. Но ведь, когда смотрят телевизор, читают в газетах о преступлениях, возмущаются. А в жизни? Странно!

– Что кроется за этим словом «странно»?

– Я хотел сказать – недальновидные люди. Неужели не понимают, что, если вору удалось безнаказанно обчистить одну квартиру, он завтра возьмется и за вторую, за ту, в которой живут сами. Безразличие к чужой беде рано или поздно обернется бумерангом…

– Логичный вывод!

– Удивляют меня и те, – продолжал Арсентьев, – кто по душевной нечистоплотности покупает у первого встречного вещь или ценность, не задаваясь при этом мыслью, где он ее достал. Можно было бы поговорить и о вине самих потерпевших. Эти люди пострадали и, казалось бы, если в чем и виноваты, то лучше их вины не касаться. Но все же для того, чтобы пострадавших было меньше, стоит говорить и об излишнем, я бы сказал, наивном доверии граждан. Конечно, честный человек не возьмет, но среди тысяч честных найдется один, мягко говоря, не совсем устойчивый, и создавать для него соблазн незачем.

– Бесспорно, – согласился Большаков.

– Знаете, я получил довольно любопытные данные. Анализ показал, что почти каждая вторая кража в нашем районе совершена путем доверия, свободного доступа в квартиру, использования ключей, оставленных в условленных местах – под ковриком, на притолоке, в почтовом ящике… Заходи и бери, что нравится.

Арсентьев пододвинул кожаную папку и достал из нее свои записи.

– Мой анализ во многом совпадает с вашим.

– И что же вы предприняли? Наладили выпуск надежных замков? Ликвидировали скупку краденого? Перевоспитали потерпевших, их соседей?..

– Наверное, и в этом я виноват, – искренне ответил Арсентьев.

Начальник иронично прогудел:

– Хороший ответ! Одобряю! Одобряю за самокритику. За то, что чувствуете себя виноватым. Тогда что же вы не делаете этого?

– По мере сил… То, что могу…

– Вот именно. Вы можете поймать одного вора, можете поймать пять, можете десять… Но это поймать, а значит, и раскрыть. А если не поймали? Не раскрыли? Не предупредили? Тогда вы виноваты в том, что трудящемуся человеку не смогли вернуть его добро, – голос подполковника звучал уверенно. – А общая ситуация – общее дело. Более того – дело всех. Производство должно выпускать хорошие замки и двери, соседи должны заботиться друг о друге, а воры и скупщики краденого – почувствовать, что есть такая вещь, как закон и совесть. В результате и статистика пойдет на убыль, и потерпевших станет меньше. Тогда проблема будет зажата со всех сторон и решится профессионально. Ну вот мы и поговорили. Теперь у меня к вам свой вопрос. Вы сколько лет работаете в розыске?

– Пятнадцать.

– А в этой должности?

– Шесть.

– Я смотрел ваше личное дело.

– Так оно же мое личное, – попытался отшутиться Арсентьев, но натолкнулся на строгий взгляд подполковника.

– Не понимаю, почему вы медленно продвигались по службе? Хочу знать ваше мнение.

– Трудно ответить. Не я решал, – по лицу Арсентьева мелькнуло выражение горечи.

– И все же?

– Сначала говорили, что я молод. Потом, когда достиг солидного возраста, вообще перестали говорить.

– Судя по результатам работы, вопрос решался несправедливо.

Арсентьев напряженно смотрел на начальника.

– Дело не в этом. В свое время я не сработался с начальником. Он меня и держал на должностях опера. Потом аттестации писал, с которыми я не соглашался.

– Ну, положим, он–то их не писал.

– Зато утверждал. Писал его выдвиженец.

– Но теперь все это позади. Пришло новое руководство…

– Видимо, поэтому мне и предлагают должность в МУРе.

– Предложение – не решение. Я советую остаться в районном управлении. Моим замом. Будете организовывать работу нескольких служб. Вы энергичный человек, потянете…

Арсентьев не спешил с ответом. Предложение было неожиданным.

– Спасибо за доверие, Сергей Леонидович, – наконец проговорил он. – Я в жизни не ищу выгоды. Я оперативник. Разве защищать людей, предупреждать и раскрывать преступления – это мало? Раствориться во многих службах – потерять себя как специалиста. Хочу продолжать службу в уголовном розыске. Я знаю, начальство неблагодарностей не забывает, но не обижайтесь!..

– Постараюсь! – Начальник дружески похлопал Арсентьева по плечу.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Вспоминая Виктора, Тамару, Валетова, Арсентьева, его сотрудников, потерпевших, мне показалось, что людей можно было бы условно разделить на две категории: первую категорию я бы назвал «чувством вины и ответственности», вторую – «чувством обиды».

Первые чувствуют себя виноватыми перед окружающими даже тогда, когда, казалось бы, ни в чем не виноваты. Вторые же испытывают чувство обиды даже тогда, когда их никто, казалось бы, не обижал.

Конечно, может возникнуть вопрос: «Хорошо ли чувствовать себя виноватым, если ты ни в чем не повинен? Не ослабляет ли это человеческую душу, не парализует ли волю, не отравляет ли повседневное существование мучительными сомнениями?» По–моему, нет! Ведь я имею в виду не юридический смысл и даже не обыденно–нравственный. Речь идет, если хотите, о категориях высокой этики. В понимании этих категорий чувство вины зависит от меры взыскательности личности к себе самой. Это замечательно высказал Маяковский в стихах:

Я в долгу перед Бродвейской лампионией,

перед вами, багдадские небеса,

перед Красной Армией,

перед вишнями Японии —

перед всем, про что не успел написать.

С точки зрения элементарной обыденной логики в чем вина поэта? При чем тут вишни Японии? Багдадские небеса? Но речь идет именно о той мере взыскательности к себе художника, когда все, не переплавленное им в чудо поэзии, вызывает в нем чувство вины, потому что он мог. Мог, но не совершил.

И вот это же: «Я мог! Мог, но не совершил», – относится не только к художнику, но и к любому человеку, с высокой мерой взыскательности относящемуся и к себе самому, и к жизни.

Полярно противоположное явление мы наблюдаем в категории людей, испытывающих чувство обиды. Им кажется, что все время они получают от общества, и от жизни, и от всех, кто рядом с ними, меньше добра, чем они этого заслуживают.

Теперь поставим и первого человека, испытывающего «чувство вины и ответственности», и второго человека, испытывающего «чувство обиды», в экстремальную ситуацию. Нарушен закон, последовало наказание, началась новая жизнь по отбытии его. Вот тут мы с особой резкостью увидим разницу между этими двумя типами людей. Первый поймет, что, несмотря на всю