Часто утверждается, что в период оккупации большую часть клиентуры кутюрье составляли жены и любовницы высокопоставленных нацистов, что объясняет якобы царивший в это время во французской моде «плохой вкус». Однако Доминик Вейон в своей фундаментальной исторической работе «Мода в период оккупации» (La mode sous l’Occupation) указывает, что в 1941 году около 20 000 француженок, как правило, состоятельных парижанок, получали специальные талоны, позволявшие им приобретать модную одежду. Лишь 200 таких талонов было зарезервировано для немцев[452]. Не имеет ничего общего с реальностью и представление, согласно которому французские модельеры создавали прекрасные модели в период войны, поскольку они преимущественно работали на немцев! Этот миф сформировался после освобождения Парижа, когда журналисты стран-союзников познакомились с парижской модой, и она показалась им слишком экстравагантной. В отсутствие множества зарубежных потребителей большую часть клиентов кутюрье составляли французы, принадлежавшие к верхним слоям общества, актрисы, а позднее – нувориши, сколотившие состояние на черном рынке.

Почти сразу начало действовать антисемитское законодательство. Модельер еврейского происхождения Жак Хейм, например, стал жертвой закона об «арианизации», позволявшего экспроприировать предприятия, принадлежавшие евреям. «Дом Жака Хейма – больше не еврейский дом», – сообщалось в La Gerbe 26 декабря 1940 года. Хейму, однако, удалось найти партнера-нееврея, который управлял его компанией. Сам он, постоянно находясь под угрозой ареста, присоединился к Сопротивлению и пережил войну. Другим повезло меньше. Фанни Бергер (под этим профессиональным псевдонимом работала Одетт Бернштейн), владелица модного салона возле Триумфальной арки, была вынуждена продать предприятие своему бывшему сотруднику-нееврею. Ей удалось спастись во время массовых арестов евреев летом 1942 года, однако она была захвачена нацистами в сентябре, когда пыталась выбраться из оккупированной зоны на юг Франции. Ее содержали в тюрьме в Дранси, а затем, в 1943 году, отправили в Аушвиц, где сразу убили[453].

Многие евреи были меховщиками; некоторых из них профессия спасла от гибели. Когда Вермахту срочно понадобилось зимнее военное обмундирование, около 350 меховщиков были освобождены из концентрационного лагеря в Дранси, а другие – из-под ареста. Им позволялось работать, «не вступая в контакт с внешним миром»[454]. Заключенные-французы, которые были искусными меховщиками, модельерами, портными и сапожниками, работали в лагерях, шили и чинили одежду и обувь для немцев – часто из материалов, украденных у евреев. «Барон фон Бер заказал дюжину пар ботинок, а портные не успевали шить ему униформу, – вспоминал один из евреев-заключенных. – Его жена была не лучше: она сходила с ума по туфлям и сумочкам, которые для нее изготовляли искусные мастера из числа арестантов»[455].

Некоторые французы охотно помогали нацистам избавить экономику от «еврейского влияния», утверждая, что «атмосфера парижской люксовой торговли тем самым станет чище». Коко Шанель, например, попыталась использовать политику арианизации, чтобы присвоить себе парфюмерный бизнес, который она продала несколькими годами ранее еврейским предпринимателям Полу и Пьеру Вертхаймерам. Впрочем, несмотря на тесные связи с нацистами, Шанель потерпела неудачу, поскольку Вертхаймеры фиктивно «уступили» контроль над своей компанией партнеру-нееврею Феликсу Амьо[456].

Преследование евреев-предпринимателей подорвало индустрию готовой одежды. «Почти все женские maisons de confection[457] и ряд магазинов мужской готовой одежды принадлежали еврейским семьям», – пишет историк моды Бруно дю Розель. Когда во Франции начало действовать антисемитское законодательство, многие евреи, занятые в модной индустрии, бежали за границу; некоторые уехали на юг, в район Ниццы и Марселя; они заложили основу для появления новых послевоенных центров производства готовой одежды, хотя при режиме Виши, так же как и на оккупированной территории, евреям официально запрещалось заниматься бизнесом.

Текстильная и швейная индустрии были полностью реорганизованы и обеспечивали военные нужды Германии; потребности французского гражданского населения отошли на второй план. Товары распределялись по карточкам. В июне 1941 года появились талоны на одежду; каждому взрослому полагалось 100 талонов, позволявших приобретать лишь очень скромный гардероб. Потребление тканей также было строго ограничено, количество и ассортимент материалов, доступных французской публике и модным домам, постоянно уменьшались. Многие ткани стали дефицитными или подорожали. Оккупанты раскупали товары в парижских магазинах, французам оставалось мало. Об этом писали в статьях, публиковавшихся во время войны американской прессой; один из заголовков гласил, например: «Нацисты активно делают покупки в бутике Sulka в Париже. Офицеры и партийные чиновники забирают 65% товаров, выставленных на продажу»[458].

В марте 1942 года евреям, находящимся на территории оккупированной Франции, было приказано носить на одежде желтую звезду Давида с надписью «Juif» («Еврей»). Некоторые смелые французы, мужчины и женщины, также вышли на улицы с этими нашивками в знак солидарности – и были арестованы. Жена Филиппа де Ротшильда, христианка, была отправлена в концентрационный лагерь Равенсбрюк на следующий день после того, как во время модного показа коллекции Скьяпарелли она пересела, не желая находиться рядом с Сюзанной Абец, французской женой Отто Абеца, посланника нацистов в Виши. Ее жест заметили и на нее донесли[459].

Война продолжалась, и жизнь гражданского населения Франции – даже клиентов модных домов – становилась все тяжелее. Коллекция Ланвен, выпущенная в декабре 1942 года, обыгрывала тему «День из жизни парижанки». Пальто из этой коллекции именовалось «Je fais la queue» («Я встаю в очередь»): большинство парижанок проводили в очередях несколько часов в день. Уютный домашний костюм назывался «Je me réchauffe» («Я согреваюсь»): это желание было знакомо всем, поскольку топливом снабжали прежде всего немцев[460]. Необычно холодная зима также внесла коррективы в содержимое гардероба. Немцы монополизировали большинство меховых изделий, оставив французам лишь дешевые товары – кроличий или кошачий мех. Женщины записывали в дневниках, что надевают на себя несколько слоев одежды; одна женщина, которая носила старые шипованные военные ботинки своего отца, утверждала: «Все дамы в Париже носят такую обувь… В ней по-настоящему тепло»[461]. Поскольку кожа тоже была в дефиците, люди все чаще надевали туфли на деревянной подметке; Морис Шевалье в популярной песне славил звук, который они издавали. Когда немцы реквизировали автомобили, французы пересели на велосипеды, и некоторые товары появлялись, по-видимому, с учетом этого факта. Например, ручные сумки все чаще заменялись наплечными.