Агата повернула за угол и увидела Маму Чезаре в дверном проеме ее комнаты.

— Иди сюда. Быстрее.

Когда Агата вошла в комнату и закрыла дверь, Мама Чезаре, сгорбившись, сидела на кровати. Вид у нее был усталый и изможденный.

— Садись. Садись сюда, — сказала она, похлопав рукой по матрасу. Когда Агата уселась рядом, Мама Чезаре взяла ее за руку.

— Мне очень, очень жаль. Я плохая, скверная старуха, вот кто я такая.

— Вовсе нет, — возразила Агата.

Мама Чезаре похлопала ее по руке.

— Вовсе да. Я груба с тобой, но это только потому, что я волнуюсь. Волнуюсь за тебя.

— О, вам не нужно за меня беспокоиться. Вы просто немножко не в духе. Когда наступит лето, вы будете чувствовать себя лучше.

Мама Чезаре слабо улыбнулась, словно хотела сказать, что лета ей уже не дождаться, однако тут же спрыгнула с кровати и взяла с блюдца на туалетном столике большой ключ.

— Помнишь, — спросила она, шмыгнув носом, — я говорила тебе, что люди рассказывают мне кое-что, а я слушаю?

— Помню.

— Я хочу познакомить тебя с моими друзьями. Ну-ка, помоги мне.

Мама Чезаре уперлась бедром в трюмо, которое стояло на своем прежнем месте — в единственном свободном углу комнаты, наполовину перегораживая дверцу буфета, и стала толкать его. Булавки в стакане задребезжали, бутылочки и флакончики зазвенели, ударяясь друг о друга, свадебная фотография в потрепанной рамке упала. Наконец, трюмо немного отодвинулось от стены.

— Ну же, помоги мне! Я старая женщина, у меня нет сил.

— Вы хотите заглянуть в буфет? — спросила Агата.

— Какой буфет, глупая девчонка? Это лестница!

Агата ухватилась за угол столика и потянула его на себя. Ей, сильной молодой женщине, подвинуть его не составило ни малейшего труда.

— Хорошо. Теперь можно войти.

Агата ожидала увидеть лаз, опутанный паутиной, и услышать писк летучих мышей, но Мама Чезаре никогда не потерпела бы в своем доме такое безобразие. Свет, проникший из комнаты сквозь полуоткрытую дверь, осветил широкий проход, стены которого были задрапированы красной выцветшей парчой, и каменные ступеньки, уходящие куда-то вверх и скрывающиеся в темноте.

Мама Чезаре взяла Агату за руку и повела за собой.

— Сейчас ты увидишь, — сказала она.

Агата шла, касаясь локтем бархатного каната, который тянулся вдоль стены наподобие перил. Выше золотисто мерцали трезубцы и львиные головы, поддерживающие стеклянные шары старинных газовых ламп. Затем, когда тусклый свет сзади окончательно померк, впереди начало разгораться радужное сияние — золотое, красное, синее и зеленое, оно изливалось на темную лестницу сквозь стеклянную дверь, украшенную розами и лилиями, обрамленную листвой. А посредине двери красовались две маски: одна плакала, другая смеялась.

— Это же театр! — воскликнула Агата.

— Естественно, театр, — проворчала Мама Чезаре. — Ты, может быть, ожидала попасть на рыбный рынок?

— Но я всю жизнь живу в Доте и ни разу не слышала об этом месте!

Мама Чезаре фыркнула.

— Всю свою жизнь! Это что, долго? Всего пара дней — и ты ничего не слышала. Еще пара дней — и ты забудешь.

— Нам можно туда войти?

— Сколько еще у тебя глупых вопросов?

Мама Чезаре налегла плечом на дверь и открыла ее.

Они словно попали в шкатулку с драгоценностями высотой в две комнаты, усыпанную золотыми цветами и увешанную гроздьями фруктов. К стенам по обе стороны сцены, словно бабочки в альбоме энтомолога, были пришпилены маленькие пухлые купидоны, в восхищенном предвкушении волшебного зрелища устремившие взгляд на сцену. Шесть рядов красных бархатных кресел отражались в затуманенных серебряных зеркалах, а под самым потолком сияла роскошная люстра в стиле рококо.

— Как красиво! — сказала Агата.

— Красиво, — согласилась Мама Чезаре.

— Прекрасный маленький потайной театр. А кто еще о нем знает?

— Ты, я и Чезаре. Но он делает вид, что забыл.

— Разве можно забыть о таком чуде?

— Можно. Когда он был еще маленьким мальчиком, он так испугался этого места, что никогда больше сюда не приходил. Можно закрыть дверь, загородить ее трюмо и притвориться, что ничего нет. Люди иногда так делают. Закрывают дверь и делают вид.

Если Агата и поняла, что это намек на нее, она отказалась это признать.

— Но здесь так мило! — сказала она. — Почему он испугался?

Мама Чезаре глубоко вздохнула и посмотрела в потолок.

— В тот первый день, когда мы открыли дверь, все было черным-черно. Везде пыль и паутина, старые коробки, рваная бумага и мусор. Маленький Чезаре убежал и не вернулся. Ему не нравится это место. Ему не нравятся театральные люди.

— Театральные люди?

Мама Чезаре взяла Агату за руку и подвела к первому ряду.

— Садись сюда и говори, что ты слышишь.

Агата прислушалась. В зале стояла тишина.

— Я ничего не слышу. — Она наклонила голову и прислушалась снова. — И сейчас ничего не слышу.

— Может быть, позже.

— А что я должна услышать?

— Ты слушай, а говорить буду я. Когда мы с моим Чезаре уезжали из старой страны, ты думаешь, мы хотели плыть в Дот? Что такое Дот? Кто о нем слышал? Мы знали только об Америке! Ты едешь в Америку, работаешь изо всех сил, зарабатываешь кучу денег, и однажды маленький Чезаре становится президентом всех Американских Штатов. И вот мы пошли. Мы шли и шли, день за днем, и наконец пришли к морю и нашли корабль в Америку. — Мама Чезаре строго подняла палец. — Никаких вопросов. Не говори. Слушай. Что ты слышишь?

— Только вас, — сказала Агата.

— Слушай в оба уха! Две недели мы плыли на этом корабле. Хорошо, что погода была спокойная. Мы с Чезаре не скучали. О, какой это был мужчина! — Мама Чезаре засмеялась, и смех ее перешел в кашель. Она кашляла, пока не начала задыхаться, и только невероятными усилиями переборола приступ.

Агата встревожилась.

— Вы, похоже, простудились. Вам надо лечь в постель. Я приготовлю чай.

— Это не важно. Слушай. Продолжай слушать.

Агата кивнула и взяла старушку за руку.

— Я слушаю, слушаю.

— Две недели на корабле, и потом однажды ночью капитан показывает нам Америку. Но везде полиция, говорит он. Поэтому мы садимся в его шлюпку и гребем к берегу. Мой Чезаре несет меня на берег сквозь волны, все целуются, пожимают руки и прощаются, а утром мы приходим в Дот.

— Это была не Америка?

— Не Америка.