Он шел осторожно, по-прежнему наблюдая. как то гас, то зажигался в комнатах свет. Будто некий призрак бродил по комнатам, время от времени освещая свой путь. Вдруг он мысленно вернулся к только что возникшему в сознании слову «призрак». Нет, только не это, подумал он, и побежал снова. Потом увидел яркий свет фар выезжающего из двора автомобиля. и остановился. Незадолго до того, как понял. что автомобиль поедет именно по той дороге. по которой он шел, и у него есть еще несколько минут. чтобы скрыться. Он уже догадался, что там, в доме, где он говорил с отцом в гостиной с круглым столом и фисгармонией черного дерева перед самым отъездом в полк, теперь была та же скверна, от которой он совсем недавно ушел из города.

Тем временем, свет фар автомобиля был уже недалеко, из чего следовало, что автомобиль выехал на дорогу. Едва успев добежать до стоящей метрах в двадцати перевернутой, сеном, телеги и спрятаться за ней, он услышал пьяные голоса, летящие из открытых окон ролс-ройса, визг нечаянно, спьяну, нажатых тормозов и тяжелый рев бьющегося в тисках мотора. И тут он услышал свое сердце. В нем не было радости. А только – настороженность и тревога. Но как только ролс-ройс скрылся из вида, он опять быстро пошел к дому. Теперь уже, минуя дорогу, по полю – маленькая черная точка на бескрайнем пространстве, покрытом снегом. Маленькая черная точка, вместившая в себя и этот снег, и это пространство, и вселенную с ее тревогами, любовью и ненавистью, с борьбой всех и всяческих составляющих, с поражениями и победами, с бесконечностью, в которой исчезают острова и материки, идеи и мифы, философские течения и концепции, и только эта маленькая черная точка на бескрайнем снегу – человек, остается, потому что, как и Вселенной, нет ему ни границ, ни предела.

Прошло несколько минут. Андрей продолжал все так же идти. Теперь он чувствовал себя уверенней. Дойдя до ограды, за которой начинался абрикосовый сад, он остановился. Он по-прежнему не хотел идти с парадного входа, для чего ему нужно было вернуться на дорогу. Ограда была металлическая, но он знал, что со стороны пруда в ней был лаз, который когда-то, согнув металлический прут, сделал Фридрих. И они пользовались этим отверстием, когда это было необходимо. Теперь, подойдя к ограде, он с удовольствием отметил, что лаз на месте. С трудом протиснувшись в это сейчас слегка сдавившее его отверстие, он оказался в саду.

Голые, черные, абрикосовые деревья, черные, в лунном свете, на пригорке, проталины, иссине черное небо – все напоминало и свет, и солнце, и белые лепестки абрикосов, которые он здесь видел в последний раз.

Андрей подошел к колодцу, заглянул туда, где когда-то видел себя и Люка. Колодец был пуст. Андрей не поверил. Нашел камешек. Бросил вниз. Воды, и правда, не было. Вода ушла. И опять чтото дрогнуло в нем. как тогда, когда он увидел гаснущий в окнах свет. Теперь он думал о том, что он не может, ему нельзя сделать ни одного неверного шага. Внутренне замерев от этой мысли, он подошел к дому. Не дойдя десяти шагов, свистнул тихо, по-своему, как когда-то подзывал Люка. Но никто не бежал навстречу.

– Люк! – чуть громче позвал он. И снова тишина. Потом – приглушенный, долгий, приступообразный, знакомый смех. Он узнал этот смех. Это была Роза. И в эту же минуту открылась входная дверь, и из нее и правда вышла она, черноволосая девочка глаза которой, казалось, стерегли воздух. Следом за Розой возник, а потом исчез, возвратившись в дом, какой-то человек в кожаной куртке и сапогах, блеснувших глянцем в ярком лунном свете. Правда, в темноте совсем не удалось разглядеть лицо. А Роза направилась к ступеням, чтобы сойти во двор. И тогда Андрей вышел из укрытия, из своих не доходящих до крыльца десяти метров, где он был будто тенью. Нет. он был виден еще меньше, чем бывает видна тень. Он был почти невидим. Тихо приблизившись к крыльцу, он позвал Розу.

– Роза. – сказал он тихо.

Девушка вздрогнула, потом подошла ближе, и узнав, отшатнулась.

– Андрей Николаевич, – сказала она шепотом. И молча качнула головой, словно боясь продолжать. Потом. поглядев несколько раз по сторонам, позвала в дом.

– Заходите. Пойдемте. Я вас в вашу комнату отведу, – говорила она, – В доме никого нет. Только один человек, – говорила она быстро и совсем не о том, о чем хотел слышать Андрей.

– 158-

– А Анна Филипповна? Отец? Где они? – Чуть громче, чем хотел, спросил Андрей.

– Их здесь нет, – сказала Роза.

Он даже не успел спросить, где они. Он даже не успел этого сделать. Она сказала сама.

– Не знаю, – сказала она, и передернула плечами. – Здесь есть один человек. Он там. наверное. в гостиной, – продолжала она. – Он вам все объяснит. – сказала Роза. И, так и не дойдя до его комнаты, куда они шли, они вернулись, чтобы идти в гостиную.

– Да вы его знаете – сказала Роза, когда они подошли к двери.

Заметно торопясь и не слушая, что еще говорила Роза, Андрей открыл дверь в гостиную.

За знакомым круглым столом, под красным абажуром, отчего его лицо и руки тоже были красны, сидел Мыскин.

Он взглянул на вошедших раз, потом другой, и улыбаясь – Андрей еще не понял, как именно он улыбался – подошел к Андрею..

– Садись, – сказал Мыскин, кивнув Розе, чтобы она принесла чай.

– Где мои родители? – без всяких предисловий спросил Андрей, сев на знакомый плетеный стул.

– Я не могу тебе сейчас точно ответить, – сказал Мыскин. – Но я узнаю. Завтра же. У самого Рутбергса. Я знаю только, что отца здесь в последнее время не было. Он был в Мелитополе. Там на заводах были беспорядки. Анна Филипповна ждала его, но сюда он так и не приехал. А вот, где Анна Филипповна, это я завтра же, или на днях выясню. Знаю, что с тех пор, как она похоронила Луизу, она стала болеть. А потом пришло известие о гибели Фридриха, умолк, наконец, Мыскин.

Андрей поднял на него глаза. Стало тихо. Никто не нарушал тишину. Пришла Роза. Принесла поднос. На подносе стояла любимая чашка Анны Филипповны – голубая с желтым. А рядом – другая, незнакомая. Подле нее лежало несколько кусков сахара. и два бутерброда – один с сыром, другой с ветчиной.

– Это для Андрея Николаевича, – сделала книксен Роза, вопросительно взглянув на Мыскина и ставя перед ним голубую с желтым чашку. Незнакомую, с бутербродами – перед Андреем.

Мыскин молчал.

– Как у тебя с документами? – спросил после долгой паузы он.

Андрей отрицательно покачал головой.

– Плохо, – сказал Мыскин. – Ну, документы я сделаю. Зайду к латышу. Скажу – родственнику нужно. Помню я ваши пироги с брусникой, – немного помолчал он.

– А вообще, тебе лучше уехать, – глядя прямо Андрею в глаза, сказал Мыскин. – Китайцев везут. Они – специалисты. – протянул он так. как это делают люди, уверенные в том, что уж им-то ничего не угрожает.

Андрей прикрыл глаза. Он чувствовал, что, если он не сделает этого, не уйдет в себя, он разорвется, или, того хуже, сделает что-нибудь такое, о чем потом придется жалеть. Он сидел молча, положив на стол руки и прикрыв глаза, будто отдавшись какому-то страшному мутному течению, напряженно думая, как из него выплыть.