– Понял, – сказал Андрей, прослушав информацию.

– Еще кого видел? – спросил Завалишин.

– Чистилина. Погиб при переходе. Перед самой границей. Две недели назад.

Завалишин снял кепку. Перекрестился. – Царство небесное, – сказал коротко.

– Ну, ладно. Вот тебе телефон. Как все сделаешь, звони. Поговорим обо всем. Дел много, – сказал он на прощанье.

Андрей ответил кивком, и почувствовал, как резко и сильно заболела голова.

Зеленый вагон с синей трубой, на запасных путях, он увидел издалека. Вокруг сидели на рельсах, на перевернутых металлических бочках, которых было так много. что трудно было сосчитать, офицеры. Многие без знаков различия. Но по качеству обмундирования это было понятно.

– За кем? – спросил Андрей коротко еще издалека, и уже увидев кое-кого из знакомых.

– А вон, за прапорщиком, – ответили ему откуда-то сзади.

Уразумев, и то и дело отвлекаясь на пульсирующую боль в затылке так, что даже не хотелось ни с кем говорить, Андрей нашел свободный кирпич, и, положив на него еще один, присел. И хоть голова продолжала болеть, он слышал, о чем говорили рядом.

Говорили о какой-то комиссии, которая выписывает документы. В день – не более десяти. О том, что ставят на довольствие – паек, правда. небольшой, но с голоду не помрешь. И еще о том, что кому-то даже удалось получить работу.

– А сколько надо стоять в очереди? – спросил Андрей сидящего рядом совсем молодого человека в армейской форме. Из-за сильной, пульсирующей головной боли он не мог разглядеть лица.

– Да недели две походишь, – отвечал человек, сидевший рядом. – Они теперь записывают на каждый день, что б не собирались. Но все равно собираются. Вон, видишь. – кивнул тот, с кем Андрей говорил, на множество сидящих и стоящих повсюду людей.

– А-а, значит, надо записываться, – понял Андрей.

Собеседник кивнул.

– Сейчас обед. Часа через два будут. Тогда и запишешься.

Андрей понял. Кивнул, все так же оставаясь сидеть на кирпичах, стараясь как можно больше запахнуть пальто и втиснуть в рукава руки, чтобы согреться. К счастью, еще мороз небольшой, подумал он. Он знал, какие здесь бывают морозы.

Прошло часа два, а комиссия еще не вернулась. Не вернулась она и еще через два часа, и прошел слух, что генерала с помощниками неожиданно вызвали в Реввоенсовет для беседы. И принимать людей будут только завтра.

Сидя на своих кирпичах, и чувствуя, что с каждой минутой слабеет, потому что голова стала еще и кружиться, Андрей не знал, что делать. Он хотел только одного – лечь, принять горизонтальное положение. Сидеть он больше не мог.

Когда наступил вечер, и стало совсем темно, он встал, и, шатаясь, дошел до стоявшего на запасном пути товарного вагона. Двери были приоткрыты, внутри было много сена, и, кажется, было даже тепло. Все так же, пошатываясь, он забрался в вагон, запахнул подальше пальто, просунул в рукава руки, и упал в сено. И все, что ему пришлось пережить за эту последнюю неделю, вдруг стало далеко, и, уходя все дальше и дальше, исчезло совсем.

Потом, уже в Ветряковской больнице, когда он придет в сознание, он будто вспомнит какойто странный, откуда-то взявшийся ритм, который сопровождал его последнее время. Это был стук колес. Иногда к нему примешивался, будто звон или лязг железа и непроходящая, тянущая боль в затылке. И даже, если бы он тогда понял, что вагон тронулся и куда-то едет, даже, если бы он тогда понял это настолько. что осознал, что надо что-нибудь предпринять, он не смог бы этого сделать. Болезнь была сильнее. И приходя в сознание на минуту-другую, он снова впадал в забытье.

А мимо бежали поля и дороги, леса и перелески, озера и реки, неслись вскачь красноармейские разъезды, навстречу ему летела его страна, где уже здесь, на востоке, все сорвалось и продолжало срываться со своих мест, чтобы никогда больше не обрести их снова. Так же, как и его гимнастерка с подаренным Амели медальоном, которого он хватился, и, не найдя его, больше никогда не видел. Сознание сохранило какие-то обрывки слов «Кончать его. Чего с ним…» «Да ведь больной он. Сам помрет». И он долго не знал, было ли это на самом деле, или это ему, уже в больнице, приснилось.

Когда однажды в палату вошла санитарка, он, как когда-то в Голдапе, спросил «Что это за город?». И удивившись этому совпадению, долго и напряженно ждал ответа.

– Узловая станция Ветряки, – отвечала санитарка, – А чуть повыше – уездный город с таким же названием.

Чуть повыше, и немного в гору, была церковь, куда он, уйдя из больницы, зашел поставить свечку за Анну и Николая, о которых никто ничего не знал. Здесь впервые он и встретил своего будущего тестя, отца Феофана, в миру Данилу Никитича Красильникова.

– Теперь пойдешь на поправку, – сказала тогда санитарка, глядя на Андрея по-доброму удивленным взглядом. «Уж в мертвецкую хотели, да доктор не дал», отчасти объяснила она свое удивление, и кивнув ему морщинистым, но подвижным, лицом, улыбнулась.

И потом, когда в его жизни появилась Зоя, Андрей долго еще сомневался, что выжил.

Зоя была высокая, статная, с пронзительно голубыми, как у Клавдии, глазами, со странно ускользающим взглядом, будто посмотрев прямо, она боялась обнаружить себя, выдать что-то такое, что знала она одна. А то, что это «что-то» было. он понял, когда однажды разговаривал с ее отцом, и случайно перехватил ее взгляд. Вот тогда он и увидел, какие яркие, голубые, с синей искрой, у нее глаза. Не таки, как у него самого – серые, а именно с синей искрой. Встретившись тогда с ним взглядом, она быстро отвела глаза. и стала смотреть вниз. И делала это всякий раз, когда прямого взгляда избежать было невозможно.

Андрей понемногу поправлялся, как говорил отец Феофан, «входил в себя». Он окапывал яблони, подрезал кусты, приносил воду из колодца, как он сам говорил. «зарабатывал себе на жизнь». А по вечерам садился рядом с отцом Феофаном на лавку и читал Библию.

– Вот, документы придут, – говорил отец Феофан, – Будешь у меня служкой. А там посмотрим. Я ведь вижу, из каких ты,. – продолжал священник. – Лучше тебе отсидеться здесь. Переждать смуту-то, – взглядывал он на Андрея.

Андрей молчал. Знал, что Данила по-своему прав.

Потом заходил разговор о том, где же Бог. Почему не отринет зло, если все видит. Такие вопросы задавала обыкновенно Клавдя.

– И когда же он скажет, – продолжала она, – Вот я пошлю вам и хлеб, и вино, и елей… и будете насыщаться ими. И более не отдам вас на поругание. И пришедшего с Севера удалю от вас, и изгоню в землю безводную и пустую. Передние полчища его – в море Восточное. А задние – в море Западное. И пойдет от него зловоние,и поднимется от него смрад, так он много наделал зла».

Похвалив Клавдю за хорошее знание текста, отец Феофан испытывающее смотрел на Андрея. Андрей, хоть и не перечил, но согласен с Клавдей не был. Уж как, неизвестно, а знал, что никто никого, никуда не удалит. Надо драться. Он понимал это всем своим существом. И пуще всего надо драться с теми, от кого идет смрад и зловоние уже сейчас, рядом. И в который уже раз ловил себя на мысли, что, если бы ни документы, ушел бы.