– Приготовь ему его комнату и ванную. Пусть отдохнет, – сказал Мыскин, обращаясь к Розе. – И никого в дом не впускать, – приказал он. Потом подошел к Андрею, положил ему руки на плечи, хотел что-то сказать, но Андрей встал, и медленно побрел в направлении своей комнаты, чтобы попробовать уснуть. Потом его будто куда-то звала Роза. Будто что-то говорила про ванную. Но это было далеко, совсем в другой жизни. А в этой, сегодняшней, он не выходил из комнаты два дня. И когда. наконец. проснулся, долго не мог понять, где он, потому что ничего вокруг не напоминало ему о том, что ушло и никогда не вернется.

Прошло еще три дня. Отчаявшись дождаться документов, которые обещал Мыскин и хоть какогонибудь известия об Анне Филипповне, Андрей решил подумать о себе сам. И хоть в дом посторонних не пускали, он не мог оставаться в нем, слоняясь целыми днями по комнатам, ожидая, когда вернется Мыскин, надеясь, что он хоть что-нибудь ему скажет. Тем не менее, Мыскин возвращался, но ни документов, ни хоть каких-нибудь известий о матери и отце не приносил.

Роза целыми днями гремела на кухне посудой и время от времени смеялась. Сама с собой. Должно быть, внутри нее шла какая-то напряженная жизнь, где велись какие-то диалоги, выяснялись отношения, выражались чувства, главным образом, положительные. Потому что результатом проявлений этих чувств был смех. А смех – это всегда положительно, даже, если он с оттенком сарказма.

– Роза, принесите мне чаю, – просил Андрей. – Сичас, – смеясь, отвечала она. И приносила незнакомую чашку и два неизменных бутерброда – с ветчиной и сыром – на блюдце.

Она ставила поднос на стол, и, пряча под передник руки с обгрызенными ногтями и коротко хохотнув, уходила. А однажды сказала —

– Принесу, но в последний раз. У нас господ нет. И ушла. А потом смеялась своим обычным, слегка диковатым смехом, должно быть, выпрастав свои руки из-под фартука на свободу.

Понемногу пребывание здесь. в родном ему доме, стало невыносимым. И однажды он ушел, несмотря на то, что с самого утра чувствовал себя плохо. А также на то, что Мыскин уже в четвертый или пятый раз говорил, что документы будут завтра. Бывает такое, когда человек решает – сегодня или никогда.

Он еще и сам не знал, куда пойдет. И это его незнание, казалось, еще более подогревало его и придавало ему решимости, поскольку незнание – это, вообще говоря, простор и свобода. И хоть еще было неведомо, как он распорядится этой свободой, и как эта свобода распорядится им, он с удовольствием шел по широкой прямой улице, где звенели трамваи, навстречу шли люди и бежали мальчишки с газетами.

«Шестнадцать расстрелов за один день!» – кричали мальчишки. – «Дяденька, купи газету. Шестнадцать расстрелов за один день. Шестнадцать расстрелов» – летело дальше.

«Герой Луцкого прорыва, генерал Брусилов.. теперь один из видных коммунистов.. собрал двухтысячную армию в Киеве..для сопротивления белогвардейцам.. Дяденька, купи газету» кричал другой газетчик.

«Чего вы врете-то. Я видел Брусилова вчера в Москве, на Арбате» – кричал кто-то вдогонку.

Какая-то пожилая дама, в беличьей шубе, остановилась, чтобы дать газетчикам дорогу.

Она стояла посреди широкого тротуара, прижав к себе сумочку, чтобы уберечься от этой лавины бегущих, жизнерадостных, уверенных в своей правде мальчишек. В правде, которую она не принимала. Один из мальчишек налетел на нее, сбил, и она упала прямо на руки оказавшегося рядом Андрея.

– Спасибо, товарищ, – сказала женщина, еще не видя его. Потом обернулась. посмотрела в лицо. Затем ее взгляд скользнул к подбородку, и увидев под темным пальто, которое ему дала Нина Дмитриевна, ворот офицерской гимнастерки, она улыбнулась так, как это делают люди, уверенные в том, что они поймут друг друга.

– Что ж теперь с нами будет? – спросила женщина по-французски, глядя ему в глаза.

– Не волнуйтесь, мадам. Бог не выдаст, – пошутил он, улыбаясь и стряхивая снег с ее шубы.

– Спаси вас, – сказала она, не договорив, и крестя его на прощанье.

Андрей кивнул, и еще не погасив на лице улыбку, пошел дальше.

Он шел по широкой улице, не останавливаясь. и смотрел. смотрел на то, что происходило вокруг. Словно решив все увидеть в последний раз и запомнить.

У здания Дворянского Собрания, над входом в которое висело красное полотнище, сидела румяная, не старая еще, женщина. Рядом с ней. на высоких ногах – ящик, похожий на шарманку. Но вылетали из ящика не звуки, а вкусный пар.

– Сальники, сальники, горячие сальники, – звала женщина.

Андрей знал – это такие гречневые лепешки, жаренные в сале с луком. Денег у него не было. Съеденный еще утром бутерброд, оставленный на столе в кухне Розой, давно уже был забыт не только им самим, но и его желудком.

Вдохнув вкусный воздух и поглядев на женщину, Андрей прошел мимо. Через минуту оглянулся. Из ворот здания Дворянского Собрания выезжал, должно быть, тот самый ролс-ройс, который несколько дней назад он видел в Отрожках. Он отвел взгляд от автомобиля, и опять посмотрел на женщину с сальниками. Глаза их встретились.

– Иди сюда, – беззвучно, издалека проговорила женщина. подзывая его рукой.

Андрей остановился.

– Иди, – опять позвала женщина.

Нерешительно, каждую минуту ожидая какогонибудь подвоха, он подошел.

– А на-ка, – сказала женщина, заворачивая ему сальники в промасленную бумагу.

– Извините, не располагаю, – сказал Андрей, уже намереваясь уйти.

– Все я вижу – махнула рукой женщина. – Возьми и иди с Богом, – сказала она, подавая Андрею сверток. – А то еще приходи, – коротко рассмеялась она.

Андрей взял сверток.

– Спасибо, – сказал он, стараясь запомнить лицо этой женщины.

Оно было гладким, улыбчивым, голубоглазым, с небольшим «московским» носиком. С ясным, открытым взглядом.

– Спасибо, – еще раз сказал Андрей. И слегка поклонился.

– С Богом.

Уже подходя к зданию Офицерского Собрания, увидел – на углу остановилась пролетка. Из пролетки вышли двое. Оба в пальто, сапогах, кепках. Одного он узнал – это был капитан Завалишин, которого он не видел с того времени, когда они с Чистилиным побежали через болота.

Отпустив пролетку, скользнув взглядом в сторону Андрея и узнав его, капитан что-то быстро сказал другому, и почти бегом подбежал к Андрею.

– Горошин?

Андрей кивнул. – Откуда?

– Из Германии. Пришел неделю назад. – А документы?

Горошин отрицательно покачал головой.

Завалишин, человек быстрый, с открытым, все понимающим взглядом и молниеносной реакцией, сказал —

– Сядешь сейчас на углу Беговой на трамвай, и поедешь на станцию, – проговорил он, имея в виду железнодорожный вокзал. – Там, на запасных путях, – продолжал он, – Стоит зеленый, с синей трубой. вагон. В нем сидит генерал Егоров и еще несколько офицеров. Они выправляют нашему брату документы. Спрашивают. сопоставляют, выясняют личность. Кто-то кого-то знает в лицо. Вобщем. помогают нам легализоваться. И властям тоже помогают, потому что это им тоже нужно, – помолчал Завалишин. – А Егорова ты знаешь, – вспомнил он четырнадцатый год, когда Егоров был заместителем начальника Штаба полка, где служили Горошин с Чистилиным.