Василь тоже пришел. Приятно было видеть его честную грубую физиономию. Он неуклюже утешал: «Не бойсь, друг… все путем… Гляди, уже прошло!» – и показывал свою зажившую рану.

Потом пошли чередой всякие другие лица. Тренер, когда-то учивший его борьбе: «Еще раз повторяю, мальчики, – душить нельзя!» Милош снова был совсем мальчишкой и отрабатывал серию кувырков в спортзале. Всплывали из прошлого еще и еще лица, давно забытые: маленькие товарищи по приюту, которые менялись с ним шариками, интернатские приятели, хлопавшие его по плечу. «Как жизнь, Милош? – весело окликали они. – Рады тебя видеть!» Его утешительница всех впускала, усаживала, ворчала на тех, кто слишком бузил. Заботливо спрашивала, не голодные ли они, и тут же принялась готовить какую-то еду. Милош удивился – где ей тут стряпать, когда столько народу, и как они только умещаются в такой тесной комнате, – и ему стало смешно.

Наконец появилась и Хелен. Замерзшая, в интернатской накидке с капюшоном. Снег падал ей на плечи, белый и невесомый. Она тоже опустилась на колени рядом с ним и бережно взяла его лицо в овал своих ледяных ладоней. «Не уходи, Милош, – плакала она, – не уходи, любовь моя…» Он заглянул в круглое лицо склонившейся над ним юной женщины, в ее глубокие глаза, и она показалась ему несравненно прекрасной. «Я не уйду, – хотел он ответить, но губы были каменные и не шевелились. И он сказал ей сердцем: – Я не уйду, любимая. Я остаюсь с тобой. Слово».

А потом все, кто склонялся над ним, – Бартоломео, Василь, все, с кем сводила его жизнь, и Хелен, озарившая эту короткую жизнь таким ослепительным светом, – все тихонько расступились и обернулись ко входу, где стояли мужчина и женщина, молодые, красивые. Женщина в легком весеннем платье и в шляпке с цветами и мужчина, высокий, крепкий, с такими же, как у Милоша, смеющимися глазами. Милош, у которого уже тяжелели веки, улыбнулся им, и они сразу же оказались рядом и опустились на колени около него. Женщина подсунула ладони под его бритую голову и нежно ее огладила. «Где же твои кудри, сынок?» – спросила она. Мужчина из-за ее плеча кивал ему и смотрел на него с одобрением и гордостью. Никакой тревоги не было в их лицах. Наоборот, они светились радостной уверенностью, как у тех, кто встретился с любимым человеком после долгой разлуки и знает, что теперь они будут жить счастливо и никогда не расстанутся.

– Отец… – прошептал Милош. – Мама… Вы нашлись?

– Ш-ш-ш… – сказала женщина, приложив палец к губам. И мужчина тоже сказал «ш-ш-ш…»

Тогда Милош стал, как когда-то, маленьким и послушным. Он свернулся клубочком, ограждая своим телом подаренные ему тепло и нежность, чтоб унести их с собой туда, куда он уходил.

Потом закрыл глаза и ушел.

Мышка побегала еще туда-сюда по его ноге, по плечу, по спине. Вернулась, потерлась о неподвижное лицо, прижалась к нему на минуту-другую, подрагивая чутким носиком. Она ждала каких-нибудь признаков жизни, но их не было. Вдруг издалека донесся особенно мощный удар и следом – жуткий треск. Это переломился наконец массивный засов входных дверей. Испуганная мышка метнулась к стене и юркнула в норку.

НА ОЧЕРЕДНОМ привале, как это уже вошло в привычку, Милена присела на камень и стянула сапоги, чтоб растереть натруженные ноги. Герлинда, девушка-лошадь, которая назвала ее «принцессой» и с тех пор от нее не отставала, уже разводила костерок, чтоб вскипятить воды.

– Споешь мне, если я тебе чаю сварю? – спросила она.

Милена улыбнулась. Любой предлог шел в ход, лишь бы упросить ее спеть. Стоило ей начать, хоть вполголоса, как ее тут же обступали. И если знали мотив, принимались подпевать.

Вот уже два дня они шли к столице, и это чем-то напоминало Милене их осеннее путешествие, когда они с Бартом сбежали из интерната. Она помнила, как захватывало у нее тогда дух на голой горе от простора и воли. Но помнила и другое – неуверенность в себе, страх перед завтрашним днем. Сейчас же, наоборот, ей казалось, что с ними просто не может случиться ничего плохого, пока они укрыты в гуще лошадиного народа, в крепком запахе грубой суконной одежды. Природная сила этих людей, их доброта и безмятежная наивность были заразительны. Они успокаивали, вселяли безотчетную уверенность. Милена испытывала нечто подобное в интернатские времена в обществе своей утешительницы Марты, но то был всего лишь один человек, а тут возникало впечатление единого огромного тела, многоликого и перестраивающегося, единой неодолимой силы. По мере продвижения к столице народу все прибывало. Бесчисленные ручейки небольших отрядов по пути вбирали в себя сотни, а там и тысячи мужчин, женщин и подростков. Следуя естественным изгибам холмов, полей и лесов, они сливались, образуя реки, которые, в свою очередь, превращались в могучие потоки. В домах, мимо которых они проходили, открывались двери. Им выносили поесть, набивали мешки припасами, пускали ночевать в сараи и на сеновалы.

Герлинда подошла с дымящейся кружкой.

– А спеть?

– Ну хорошо, но только тебе. Мне сейчас не хочется петь для кучи народа. Иди поближе…

Топорное лицо девушки-лошади просияло, она подставила ухо к самым губам Милены. Та тихо запела:

Blow the wind, southerly, southerly… —

но тут и другие начали подходить послушать, так что она вскочила, не выпуская из рук кружки:

– Нет! Нет! Всё! В другой раз! Вечером…

Она снова натянула сапоги и направилась к Бартоломео и Доре, сидевшим поодаль на низкой каменной стенке. Оба кутались в зимние пальто, пар от их дыхания клубился голубоватыми облачками. «Два человека, которых я больше всего люблю… – подумала Милена, подходя к ним, – еще Хелен и Марта… сейчас бы их сюда – и был бы магический квадрат».

– Ян и Фабер, наверно, уже на мосту, – озабоченно говорил юноша. – Надо мне было с ними пойти…

– Надо будет – позовут, они же обещали, – отозвалась Дора.

– Да, надеюсь только, что не слишком поздно. Зимние битвы начинаются завтра утром. Может, до Милоша в первый день очередь и не дойдет, но мало ли что… Надо скорее входить в город!

Милена прильнула к нему:

– Не паникуй. Что тут осталось-то, завтра будем там.

– Да. Они не осмелятся открыть огонь. Мы ведь безоружны, с нами женщины, дети… Они не посмеют стрелять.

– Конечно, не посмеют, – подтвердила Милена. – А Милоша ты скоро увидишь. Ты же всегда говорил, что он создан для жизни, что у него дар такой.

– Говорил. Он и для счастья создан. Скорей, чем я.

– Счастье… – усмехнулась Дора. – Эта штука что, и впрямь существует? Вот скука-то, наверно!

Они шагали вместе час за часом, узкими проселками, разбитыми дорогами. Герлинда не отставала от Милены – «а то вдруг потеряется!». Кто направлял это шествие? Трудно сказать. Их несло течением. Вечер застал их на холмах, откуда начинался спуск к городу, и представшая им картина ошеломляла: все холмы, сколько хватало глаз, были черны от народа.