люди, которые раньше «тянули лямку» в Уэст-Пойнте или имели за плечами месяцы военной службы под начальством «старого Хикори». Они считали себя специалистами в военном искусстве. И с ними было не так-то легко иметь дело. По временам Галлахеру приходилось призывать на помощь всю свою волю, чтобы доказать, что командует в Суони именно он. Репутация моего друга — отчаянного рубаки и дуэлиста — так же утверждала его авторитет, как и поручение, которое он привез с собой из главного штаба.

А в остальном мы жили с нашими добровольцами довольно мирно. Большинство из них стремились изучить военное дело и охотно подчинялись нашим указаниям. В шампанском, виски и сигарах недостатка не было, многие окрестные плантаторы оказались очень гостеприимными хозяевами. И если бы мы с Галлахером были склонны к развлечениям и выпивке, то, пожалуй, нигде бы не нашли лучших условий. Но мы не слишком поддавались таким соблазнам и благодаря этому пользовались уважением, что значительно облегчало нам исполнение наших обязанностей. Вообще нашу новую жизнь нельзя было бы назвать неприятной, если бы… не мои домашние нелады. Мой дом теперь — тут-то и была вся беда! — уже больше не был для меня родным домом.

Глава LVI

Таинственные перемены

Прошло несколько дней, и я заметил внезапную перемену в поведении Галлахера; это относилось не ко мне и не к матери, а к Виргинии.

Я впервые обратил на это внимание через день после объяснения с ней; ее отношение к нему тоже изменилось.

Ледяная вежливость между ними словно растаяла, и прежняя задушевная дружба воскресла. Они снова вместе играли, пели, смеялись, читали книжки и болтали о пустяках, как и раньше.

«Ему-то легко все это забыть, — думал я, — он только друг и, конечно, не может испытывать такие же чувства, как брат. Что ему за дело до того, с кем она тайно встречается? Какое ему дело до того, что Виргиния поступает вразрез с нормами общепринятого поведения? Ему приятно ее общество, ее милое обращение заставило его отбросить все подозрения, и поэтому он забыл, простил или нашел какое-нибудь подходящее объяснение ее поведению». Мне казалось, что он стал более холоден со мной, тогда как ей полностью вернул свое доверие и дружбу.

Сначала я был удивлен этой новой фазой отношений в нашем семейном кругу, а потом просто стал в тупик.

Я был слишком горд и слишком уязвлен, чтобы потребовать у Галлахера объяснений, а сам он не считал нужным объясниться со мной, и я вынужден был оставаться в неведении. Я заметил, что и мать удивлена такой переменой и относится к ней несколько подозрительно. Я понимал ее. Она боялась, как бы блестящий военный, который, впрочем, не имел никакого состояния, кроме своего офицерского жалованья, не увлек Виргинию. А вдруг она изберет его себе в мужья! Конечно, мать мечтала о совсем другом муже для Виргинии. Она не могла спокойно примириться с тем, что ее дочь избрала себе такую судьбу, и ревнивым оком взирала на близость молодых людей.

Я был бы рад, если бы ее подозрения оказались основательными, и счастлив, если бы сестра остановила свой выбор на моем друге. Я был бы рад, если бы мой друг назвал меня братом, и не возражал бы против их брака, хотя у Галлахера и не было состояния.

Но мне и в голову не приходило, что между ними могло быть нечто большее, чем старая дружба. Любовь проявляется совсем иначе. Если речь шла о капитане Галлахере, то я мог заверить мать, что ей не о чем беспокоиться.

Однако посторонние могли принять их за влюбленных. Галлахер почти не расставался с сестрой: они вместе проводили половину дня и засиживались до поздней ночи, вместе ездили в лес и надолго куда-то исчезали из дому. Я заметил, что мой товарищ все больше стал тяготиться моим обществом. Удивительнее всего то, что и охота больше не увлекала его. Он стал пренебрегать службой, и если бы «лейтенант» не лез из кожи, то вряд ли наш отряд чему-нибудь бы научился.

Дни шли, и я заметил, что Галлахер помрачнел. Когда сестры не было, он становился задумчивым. Все теперь было по-иному. Он действительно походил на влюбленного. Он вздрагивал, когда слышал ее голос. Он жадно ловил каждое ее слово, и его глаза блистали восторгом, когда она входила в комнату. Раз или два я заметил, что он смотрел на нее такими глазами, в которых светилась не только дружба. Во мне пробудились прежние подозрения. Конечно, Виргиния была достаточно красива, чтобы произвести впечатление на твердое, как алмаз, сердце солдата. Но, вообще говоря, Галлахер не был дамским кавалером. О его победах над женщинами что-то не было слышно; наоборот, в их обществе он чувствовал себя неловко. Сестра была единственная женщина, с которой он разговаривал открыто и непринужденно. Но, в конце концов, мог же он все-таки влюбиться в Виргинию!

Я был доволен этим, но только мог ли я обещать ему взаимность Виргинии? Увы, это было не в моих силах.

Мне очень хотелось знать, любит ли она его. Но нет, этого быть не могло, если она мечтала о…

И все же она иногда вела себя с Галлахером так, что человек, незнакомый с ее дикими выходками, мог бы и вправду подумать, будто она влюблена в него. Даже я, наблюдая за ней, стал в тупик. Или она действительно питала к нему чувство более серьезное, чем дружба, или попросту притворялась. Если она знала, что он ее любит, то поступала очень жестоко.

Я часто предавался этим размышлениям и никак не мог от них отделаться. Они были неприятны, порой прямо тягостны.

Смущенный и ошеломленный тем, что происходило вокруг меня, я запутался в своих сомнениях… Но в это время в нашей семейной жизни произошло событие, затмившее по своей таинственности все остальное. Собственно говоря, это было даже не событие, а новая глава в истории нашей семьи. До меня дошли странные слухи, и если они были верны, то нужно отбросить прочь все мои предположения.

Я узнал, что моя сестра влюбилась в Аренса Ринггольда или, во всяком случае, благосклонно относится к его ухаживаниям!

Глава LVII

Кто открыл мне тайну

Все это я узнал от своего верного Черного Джека. Я мог бы усомниться в словах кого-нибудь другого, но его свидетельство было непогрешимо. Черный Джек был необычайно проницателен, и все его сообщения основывались